Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже - [8]

Вместо этого он отбросил всякую осторожность на ветер. Он не доставит своим оппонентам удовольствия видеть, как он отступает с поля боя. С приближением Нового года он решил рискнуть своим личным состоянием ради славы, увидев, как его башня высотой 300 метров возвышается над Парижем. Во-первых, он согласился возместить государству ущерб от судебных исков графини де Пуа и ее соседей и любых возможных последствий обрушения башни, наняв лучших юристов для обеспечения наилучшего возможного решения. Он так же, как и было согласовано ранее, привлечет все финансовые средства, превышающие 1,5 миллиона франков государства. Этот смелый ход положил конец затору, и 7 января 1887 года он и французское и парижское правительства наконец подписали давно зашедший в тупик контракт. Контракт требовал, чтобы Эйфель использовал только французскую рабочую силу, материалы и технологии и подчинялся надзору со стороны выставочного комитета. В конце первого года эксплуатации башни город Париж станет ее владельцем, но Эйфель все равно сохранит весь доход, за исключением 10 процентов, предназначенных для бедных в городе.

Три недели спустя, 28 января, зимой, настолько суровой, что парижане катались на коньках по озерам Булонского леса, Эйфель стартовал на Марсовом поле. Наконец, были начаты работы по закладке фундамента башни. В процессе подготовки, объяснил Эйфель, он сделал серию отверстий, которые «показали, что грунт на Марсовом поле состоял из глубокого слоя глины, способного выдерживать вес от 20 до 25 килограммов на квадратный дюйм, увенчанный слоем песка и гравия различной глубины, превосходно рассчитанным для фундамента». Как признался Эйфель позже на лекции, в то утро он испытал огромное «удовлетворение», когда «наблюдал, как армия землекопов приступила к тем великим раскопкам, которые должны были удерживать 2 метра этой башни, которая была предметом» его «постоянного беспокойства в течение более двух лет».

«Я также чувствовал, что, несмотря на жестокие нападения, направленные против башни, общественное мнение было на моей стороне и что множество неизвестных мне людей готовились приветствовать эту дерзкую попытку».

Эйфелева башня была расположена так, чтобы служить триумфальной аркой, ведущей на ярмарочную площадь с моста Иена, и каждая из ее четырех гигантских ног отмечала одну из сторон света. Ее основание будет прочно стоять на глубоко вырытой глинистой почве, опоясанной прочным меловым фундаментом.

Когда Эйфель и его рабочие бригады занялись делом и башня стала выглядеть как реальность, влиятельная L’Illustration продолжала издеваться над ней как над

«маяком, гвоздем, люстрой… без политики такое чудо никогда бы не было одобрено, это символ индустриальной цивилизации».

Эйфель наставлял тех, кто цеплялся за прошлое, что в

«самом высоком здании, когда-либо воздвигнутом человеком, было достаточно патриотической славы… в колоссальном есть привлекательность и очарование… Мне кажется, что к этой Эйфелевой башне стоит относиться с уважением, хотя бы потому, что она покажет, что мы не просто забавный народ, но и страна инженеров и строителей, которые призваны во всем мире строить мосты, виадуки, вокзалы и великие памятники современной промышленности».

Когда строительство было все-таки начато, а рабочая площадка была занята ежедневным прогрессом, Эйфель мог даже позволить себе просто позабавить читателей Le Temps нападками художественного истеблишмента:

«Они начинают с заявления, что моя башня не французская. Он достаточно велика и неуклюжа для англичан или американцев, но, говорят, это не наш стиль. Почему бы нам не показать миру, на что мы способны в плане великих инженерных проектов. … В конце концов, в Париже должна быть самая большая башня в мире. … На самом деле башня станет главной достопримечательностью выставки».

Убежденный в исторической важности своей башни, Эйфель нанял известного фотографа-архитектора Эдуарда Дюранделля, чтобы задокументировать ее строительство. В начале апреля 1887 года Дюранделль впервые прибыл на пыльную рабочую площадку и установил свой громоздкий фотоаппарат, чтобы запечатлеть вид четырех фундаментов, поднимающихся с Марсова поля. Поначалу он возвращался каждые несколько дней, но он ни в коем случае не был единственным фотографом, документирующим развивающуюся башню. Комиссары ярмарки поручили Пьеру Пети проследить за строительством не только башни, но и многих выставочных залов и дворцов.

К концу июня была завершена кладка фундамента для четырех опор Эйфелевой башни. Они включали в себя невероятно хитроумную систему из шестнадцати гидравлических домкратов, по одному в каждом углу четырех опор, которые скоро поднимутся.

«С помощью них, – писал Эйфель, – каждый пирс может быть смещен и поднят настолько, насколько это необходимо, если вставить под него стальные клинья».

Это было бы крайне важно, чтобы позволить Эйфелю точно настроить уровень первой платформы, которая должна была быть абсолютно ровной, иначе вся остальная часть башни не поднималась бы прямо вверх.

Среди толп любопытных, часто посещавших строительную площадку башни, был писатель Эжен-Мельхиор, виконт де Вогюэ, бывший дипломат, командированный в Константинополь, Сирию и царский двор. В последнем своем путешествии в Россию он встретил свою жену. Де Вогюэ почти ежедневно проходил мимо башни во время своих прогулок, так как находил эти быстро поднимающиеся громоздкие сооружения наиболее запоминающимися: