Эй, вы, евреи, мацу купили? - [49]

– Можно с вами поговорить?

В отдельном кабинете.

– Я на третьем месяце беременности… уезжаю в экспедицию… Мы вас отблагодарим…

– Только в общей очереди.

Общей, так общей, обрадовался Дима, спешить с такой ведьмой некуда. Некуда-некуда. Некуда и незачем!

На улице она сказала:

– Вы пойдете в салон для новобрачных?

– Посмотри! – сказал он. – Я уже лысый! Меня туда уже не пустят!

Она усмехнулась.

– Ну, кольцо, я полагаю, вам тоже носить не обязательно.

Дима только бровь взметнул, а слов не нашлось. И главное – будто тошнить начал. Она заметила.

– Противно смотреть, как вы разыгрываете из себя несчастного. Уж кому гадко, так это мне. Нам нужно обговорить дальнейшее. Вы сможете платить сто рублей в месяц?

– За ребенка?

– Я отвезу его дальней родственнице, в деревню.

– Отвезешь?

– Под Тулу, если она согласится. Ей семьдесят три года… Помогу на огороде.

– Ты будешь меня прятать не только от своих друзей, но и от моего собственного ребенка? Я для него тоже старый?

– От своих друзей я вас буду прятать. А дома, в конце концов, это мое личное дело с кем быть. Между прочим, у меня к вам очень серьезная просьба – никому на Горке не говорите о браке, и вообще, обо мне – уехала-мол, куда – не знаю.

– Значит, для всех: я тебя не знаю.

– Я не хочу, понимаете, чтобы мои друзья узнали об этом браке, вообще, что я выходу замуж.

– Да-а, – вздохнул Дима. – Грустно-о…

– То ли еще будет, – усмехнулась Марина.

– Однажды со мною подобное было, увы.

– Представляю, что может родиться… Дебила да еще больной.

– Делай аборт и кончим на этом.

– Конечно, Вам наплевать, что я больше не смогу рожать.

– Ну рожай! Но я еще подумаю – расписываться или нет.

– Теперь уже поздно рассуждать.

– Рассуждать никогда не поздно.

– Если вы откажетесь расписываться, я буду мстить. Я очень мстительная. Ребенок жить не будет – достаточно не покормить день и он умрет.

Дима едва сдержался, чтобы не заорать. С ним что-то стряслось, потому что ни страха, ни угрызения совести, ни тем более любви к Марине он больше не испытывал. Эта молодая женщина в странном коричневом платье, возможно, даже беременная от него, вдруг стала чужой.

– Я объявлю на кафедре, что выхожу замуж, а вы потом откажетесь?

– Откажусь.

– Я вам даю два дня на размышление.

Уже на другой день он совершенно уверился, что брак с Мариной – безумие.

«Я буду мстить. Я мстительная».

Мсти! А только на поводу у тебя я не пойду, – твердил он себе. – Я не кролик, ты не кобра. Женись, но ходи холостым, плати сто рублей на ребенка, а видеть его не моги. Да и твой ли он, Дима?! То-то и оно. Нет, сова, мы хоть и остолопы, но не на столько, чтобы жениться на тебе.

Он теперь не хотел вспоминать, что просил ее стать ему женой перед Б-гом и она стала ею. И разве их ребенок не подтверждение того? Плевать! Ни Бог, ни черт – никто его не заставит жить с такой ведьмой. Она была его женой, и теперь он дает ей развод. Расплевались – и баста.

Три дня минуло – от нее ни слуху, ни духу. На пятый день Дима уже не просыпался среди ночи в холодном поту. Ожил мужик. После работы выпил с другом в «Подкове» по три кружки пива и даже с настроением готовил ужин. Включил телевизор, а там «Ночь без птиц». И ничего-то больше не надо.

Ему-то не надо, а к Марине мама приезжает.

– Дима, – позвонила она, – я хочу все рассказать маме.

Он снова чуть было не полетел в пропасть…

– Что «все»? – сказа он. – Я расписываться не буду. Хоть стреляй в меня, а не буду.

– А что случилось?

– Да то и случилось, что я решил не расписываться с тобой.

– Вы хорошо подумали?

– Как уж могу.

Она повесила трубку. Через полчаса позвонила вновь и попросила встретиться у кинотеатра «Прогресс». Пришла она почти одновременно с Димой и была на этот раз красивой и растерянной.

– Что случилось? – спросила Марина. – Почему вдруг? …

Почему вдруг ты ускользаешь – такой смирный, почти дрессированный.

– Я у тебя вместо якоря.

– Вместо якоря?

– Я говорил тебе: я по тебе скучаю: ты отвечала: это меня пугает. В твоих планах эмоциям места не было.

– В моих планах?

– Это твое «вы». Ты мне мстила за разницу в возрасте. Да ты и не скрывала этого. «Мы не смотримся рядом». Кажется, я правильно цитирую?

– Ну, я преувеличивала тогда.

– А это твое «я влипла».

– Я была раздражена. Я виновата. Но мужчина должен быть великодушным! Я ведь сейчас на все согласна.

– И уморить ребенка, если я не распишусь с тобой.

– Вы хотите моего позора. Я не могу позволить себе то, что позволяют себе студентки или бабы.

– Ну они хотя бы детей своих не убивают из-за мужиков.

– Вы сейчас ведете себя со мной так, как я вела себя с вами. Мы поменялись местами. Но поймите, наконец, что мне нельзя делать аборт! Разве вы не видите, у меня гормональное лицо.

– Я в этом ничего не понимаю.

Она не должна его разжалобить. Он перестал слушать ее и сосчитал до шестидесяти. Руки дрожали, но какое-то необыкновенное ликование охватило его. Все чувства обострились. Он с жадностью вдыхал запахи улицы. Все ее звуки – шуршание автомобилей, перезвон трамваев, голоса людей – звучали в его ушах, как симфония. Его охватило возбуждение, какого он давно уже не испытывал.

– В конце концов, поставите в паспорте еще один штамп. Убудет от вас? Через полгода развелись бы.