Эй! - [12]

Мне тоже захотелось почувствовать себя своим. Я крикнул:

– Догоним?

У парня было своё представление о самолюбии. Он не ответил. Я знал эту манеру. «Надо? Ещё спросишь!» Парню был непривычен разговор, в котором не было подковырщика и подковыриваемого, и он переводил его в привычный для себя тон. Я еще раз крикнул. Поглядывая на Ивана Васильевича и Шорникова, словно делая их свидетелями своей победы, он ответил:

– Ну, он же в Пятиизбянках задержится…

– Зачем?

Ещё иронический взгляд в сторону Ивана Васильевича и Шорникова:

– Приставку брать.

Парень взял свое и оттаивал:

– На одной машине идем.

Я не понял, и он объяснил:

– Вторую включить – по дороге догнали бы.

О существовании двух машин на корабле я ничего не знал и даже не был уверен, что меня не разыгрывают. Я забеспокоился. Если это был розыгрыш, он достиг цели.

– Почему же вторую не запускают?

Парень опять долго не отвечал.

– Нельзя.

– Почему?

Он ещё дважды повторил «нельзя» прежде, чем объяснил:

– Вторую включаем, когда с грузом идем.

– Сейчас тоже причина есть.

И вновь парень иронически посмотрел на меня своим опухшим глазом:

– Без капитана нельзя. А он отдыхает.

Подбитый глаз его не смущал. Пожалуй, даже придавал вальяжности.

Теперь все пристально вглядывались в темноту, словно надеясь увидеть сигнальные огни «Ангарска». Однако за тускло освещенной палубой сразу же начиналась чернота. Лишь время от времени радом с бортом вспухали светло-серые полосы. Это были усы – пена от носового буруна.

Я устал перекрикивать машину, но в рулевом только открылась доброжелательность. Посверкивая подбитым глазом, он делился:

– Девчат везде много! В Вешках были, пошли на танцы, потом привели с товарищем в каюту двух. Выпили, товарищ отшлюзовался, а я все никак. Только к ней, а она: «Не трожь меня, я спать хочу…»

Я показал на уши, подвигал челюстью – заложило, ничего не слышу. Но парню хотелось говорить, и он продолжал в том же духе…

Огни Пятиизбянок узнали сразу. на рейде будто ничего не поменялось. Но загадочности поубавилось, и вода не струилась таинственно.

Огни вырастали быстро. Мы искали сигналы «Ангарска». Но их не было. Из диспетчерской сообщили, что «Ангарск» уже ушел.

Пока через диспетчера связывались с Александровым, рулевой поглядывал насмешливо. Он-то останется на корабле, а мы – очень может быть – сгрузимся прямо на воду и отчалим в темноту. После проволочек, ожидания, утомительной нерешимости начнем оттуда, откуда могли начать четыре дня назад.

И нечего других наказывать своей нерешительностью. Вся эта гонка ни к чему. Столкнуть шлюпку на воду мы ещё можем. Поднять её на корабль не в наших силах.

Пока я медлил, взревела машина, «БТ» стал разворачиваться, и в рубку заглянул тот же человек в фуражке с «крабом». Он сказал, сто связаться с Александровым не удалось, но по каналу идет «Бийск». В три часа он должен быть у двенадцатого шлюза. На этот «Бийск» нас и погрузят. Он подмигнул рулевому: «Не спишь?» – и опять исчез.

4

Я очнулся от запаха рыбы и керосиновой вони, от дымного электрического света, от гулкого радиоголоса и холода, который бывает вблизи бетонных стен. Кто-то рядом косился на меня опухшим глазом. Я встряхнулся. Сон одолел меня. В рубке был тот же рулевой. Я разодрал глаза, но все равно видел сквозь сон. Ворота уходили под воду, оставляя после себя маленькие бурунчики. Потом ещё черные ворота в натеках масла, слезящиеся водой.

По каналу двигались, как по улице. Берега оснащены фонарями. И рёв машины был уже совсем другим – отражался цементными плитами. Причалили у какой-то арки или навеса с колоннами. Кто-то похожий на Бобенко перелез на причал, крикнул:

– Я через сорок минут!

И исчез в мутном электрическом свете.

Меня била дрожь. Электрический свет мешал проснуться. Казалось, именно он делает темноту непрозрачной. Это был не свет – асфальтовый туман.

– До трех часов можете вздремнуть, – сказал человек в фуражке с «крабом».

Я взглянул на часы. Стрелок не было видно.

– Капитан, – сказал я.

– Я не капитан, – ответил человек в фуражке с «крабом», – я помощник. Шеф, по нашему. Чиф, – он усмехнулся. – Капитан ушел домой. Он в этом поселке живет.

– Включите, пожалуйста, свет, – попросил я, – на часы взглянуть.

Вспыхнула слабая лампочка. Из темноты на мгновение проступили наши болезненно окрашенные электричеством лица, и свет погас.

– Не разглядел, – сказал я, ошеломленный краткостью вспышки.

– Два часа, – сказал помощник. – У меня светящиеся. Электричество капитан не разрешает включать.

– Почему?

– Аккумуляторы разрядятся.

«На таком мощном корабле!» – хотел сказать я, но вспомнил ключ, которым матрос открывал нам дверь в кают-кампанию, вторую машину, которую так и не запустили в погоне за «Ангарском», и подумал: строг капитан! И удивился истовости, с которой выполняются даже такие его распоряжения.

Чтобы скоротать время, вышли на берег, бродили под колоннами и так и не смогли определить, арка это, навес, который может быть использован как речной вокзал, или просто неясный ответ на несформировавшиеся эстетические запросы.

На корабль вернулись, увидев возвращающегося капитана. В руках у него была хозяйственная сумка. Это был Бобенко. Вслед за ним вошли в рубку и увидели, как он при свете причальных фонарей листает вахтенный журнал.