Эй, Рыбка! - [12]

Летом ученики с утра до вечера, сменяясь, должны были охранять небывалые цветы. Но главное, как считали наши учителя, было то, что мы, дети, сами трудились на школьном участке. Бессчетное количество анонимных рук проводило бессчетное количество анонимных семян через все стадии развития растений.

Мы работали вместо биологии, и вместо труда, и вместо каких-то еще уроков. Мальчишек и девчонок обычно выводили на разные делянки, и я редко сталкивалась с Бобровым. Может быть, он тоже помнил о страшной клятве и тоже, как я, пытался забыть о ней?

Учителя нам твердили с утра до ночи, что наша школа — это школа труда, труд — главный предмет, который понадобится нам в жизни. И этим воспользовался пришедший в нашу школу новый географ, бывший военный, участник боев в какой-то почти анонимной горячей точке.

Где-то в хитросплетениях педсоветов смог одержать верх над старушкой Светланой Павловной и убедить остальных, что школа уже превратилась в цветущий сад. И главное, чего нам теперь недостает — это бомбоубежища под этим садом, а заодно и стрелкового тира в подвале, где каждый ученик смог бы подготовить себя к службе в армии.

У нас уже есть урок, на котором мы проходим про службу в армии и про бомбоубежище, а заодно про то, как надо вести себя во время землетрясения. Егор Петрович, самый старенький учитель в нашей школе, рассказывает нам, что лучше всего сидеть в это время под столом, который стоит в дверном проеме.

Мы сдвигаем его стол к двери, а заодно все другие столы сдвигаем к стенкам и ставим друг на друга. Теперь посреди класса много места и можно танцевать. Без музыки, тихонько, разучиваем мы быстрый вальс.

— Раз-два-три! Раз-два-три! — командует Егор Петрович.

У него богатый жизненный опыт. И он говорит, что его опыт подсказывает ему, что у нас не так много шансов умереть под бомбами или во время землетрясения. А если и случится такое с кем-нибудь — то, что же, от судьбы не убежишь. И что, пока мы живы, нам в любом случае сможет пригодиться умение танцевать.

— Раз-два-три! Раз-два-три!

Но наш новый географ пришел и сказал, что такие уроки никуда не годятся.

Вместо танцев мы будем теперь работать.

Сначала все испугались. Но девчонки вскоре смогли воспрянуть духом. Оказалось, в качестве рабочей силы географа интересовали только мальчишки. Их снимали чуть ли не со всех уроков. Зато у девочек в портфелях появились новогодними стекляшками пузырьки с лаком для ногтей и вечно проливавшийся, наполнявший класс предательским запахом, ацетон. А этот запах в опустевших наполовину классах сам по себе наводил на мысль о различии полов.

Мы уже прошли анатомию человека. Светлана Павловна упирала в своих объяснениях на тычинки и пестики. Мальчишки, которых тогда еще не посылали строить бомбоубежище, спрашивали, куда именно — на тычинку или на пестик — надо надевать презерватив.

От генетики я ждала еще большего веселья. Но тут началось строительство военных объектов. Конечно, я заранее приготовила пару-тройку вопросов насчет того, каких нужно взять производителей, чтобы получить тех или других мальков, и представляла, как буду подробно расспрашивать училку, чтобы в конце концов выставить ее перед классом полной дурой. Но теперь я подозревала, что мои вопросы прозвучат скучно, как все, что звучит в пустоте, а должно звучать среди заинтересованных собеседников. Девчонки в аквариумистике ничего не понимали, а из мальчишек в классе оставляли только скучного Ваню Корнева. Его родители нарочно просили учителей не снимать его с уроков, потому что он будет учиться дальше.

Где и на кого он собирался учиться, про это я стеснялась у него спросить, но с ним мне было все же проще сидеть за партой, чем с нашими девчонками, которые все как одна становились поразительно похожими на «бэшек».

Светлана Павловна раскрывала потрепанный учебник и говорила прочесть от сих до сих, а потом еще вот здесь и вот здесь прочесть — а это вам, так и быть, не надо.

В классе она выглядела сникшей. Ее тяготила невозможность взять в руки тяпку или лопату, или хотя бы меленькими движениями пальчиков начать просеивать семена. И при этом, конечно, чтобы все вертелись вокруг нее, чтобы задавать полуиспуганные вопросы — так или не так. А вместо этого все знали, что все идет, как надо. Узоры на ногтях делались с каждым днем все замысловатей, не только на руках, но и на ногах, в открытых босоножках — и это в разгар зимы! — и ацетоном теперь была пропитана вся наша школа, готовая вот-вот разверзнуть чрево свое гигантским бомбоубежищем.

Сидеть нос к носу с кем-то и молчать неловко. Чтобы хоть как-то поддержать разговор, я попыталась рассказать Светлане Павловне и Ване, как мы с отцом выводим новые раскраски рыб. Но тут Светлана Павловна махнула рукой и, уткнувшись в наш журнал, расплакалась. Она сказала, что ничего не понимает в генетике. И во многом другом, что мы проходим на ее уроках, тоже мало понимает. Она любит только сажать цветы. Когда в ее руки попадают новые незнакомые семена, ее руки уже сами знают, что делать с ними, а про все другое надо читать в книгах, а книг она в свое время мало прочла.