Эвтаназия - [42]

Стеценко чем-то напоминал мне этого капитана, поэтому мысленно я окрестил его Маз Доном. Маз Дон тоже отключался на длительное время, правда использовал для этого не капсулу а алкоголь. А затем выныривал на какое-то мгновение и интересовался, что слышно. Не достиг ли наш безумный корабль царства Разума? Не достиг, – и капитан Маз Дон снова впадал в алкогольное небытие.

В прошлой своей жизни – до перестройки – Эдуард Евгеньевич был кандидатом технических наук, деканом факультета в инженерно-экономическом институте. Потом выяснилось, что институт этот на хрен никому не нужен, и его расформировали. Стеценко взяли рядовым преподавателем в университет, но это было равносильно тому, что он пристроил свою трудовую книжку, поскольку денег на зарплату в университете все равно не было. И у кандидата наук Стеценко не оставалось другого выхода как выйти из бизнеса.

Я как-то поинтересовался, где ему удается находить деньги на спиртное. Он ответил, что главное – наскрести на первую бутылку. А далее он уже и не помнит ничего. И, глядишь, – пары месяцев как ни бывало. Я вывел его в своем незаконченном романе „Эвтаназия". Не в образе того персонажа, из памяти которого гипнотизер стирает все личностные данные, тем самым практически убивая его – помните? – а в образе его отца. Потом они случайно встречаются вот так вот на скамеечке и не узнают друг друга.

Стеценко попросил закурить, и я угостил его папиросой.

Пока мне нечем порадовать его: к разумной жизни мы не приблизились ни на пядь.

В коридоре меня дожидалась Виточка Сердюк. Видимо, увидела из окна, что я беседую со Стеценко.

– Хотите, что-то покажу? – спросила она.

– Да не стоит – настороженно отозвался я.

Небось, подцепила себе на пуп какую-нибудь очередную гирю. А это – зрелище не для слабонервных.

– Вот, – она протянула мне компакт-диск, на котором гордо светилось слово „Терминатор".

– Ты мне уже впустила одного терминатора, хватит, – сказал я. – С трудом удалось его детерминировать. Достаточно!

– Но это фирменный диск, – запротестовала она. – Здесь вирусов быть не может.

Я заколебался.

– Все равно, мне сейчас не до этого.

Ну его к аллаху! Момина не переживет, если ей придется реанимировать компьютер еще раз.

Внезапно отворилась дверь комнаты-музея летчика Волкогонова, из которой посыпались старички, увешанные орденами и медалями. Поздоровавшись, они в сопровождении экскурсовода проследовали к Кузьмичу. Пока они входили, я успел разглядеть накрытый стол. Слава Богу, Кузьмичу есть чем попотчевать гостей. Я кинулся к себе в комнату и припер бутылку „Камю". В этот момент как раз появились Сердюки с сыном – вернулись с очередного марш-броска к своему недостроенному жилищу. Я всучил коньяк Антону с просьбой занести ее Кузьмичу.

Антон был в своей курсантской форме, и мне показалось более уместным, если среди ветеранов появится именно он. Откуда им знать, с какой целью родители запихнули его в военное училище. Дело в том, что в списке их родственников значился один весьма влиятельный генерал-майор. И Сердюки рассчитывали, что он пристроит Антона в тепленькое местечко, и тому не придется воевать в Чечне, Таджикистане или какой-нибудь еще горячей точке. То есть, офицерство должно было удержать его в стороне от грядущих военных кампаний.

Я заперся у себя.

Ну что, брат Ловчев, приступим? Займемся тобой вплотную? Что же там, брат, стряслось-то с тобой, в этой благословенной Америке? „Амэуыка, Амэуыка…", как поется в известной песне. Ты, брат Ловчев, – дитя войны. Если бы не война, тебя бы и на свете-то никогда не было. Стоп! В начале второй части упоминается о том, что на некий остров Брунео высаживается американский морской десант. И все – чики-тики, несмотря на яростное сопротивление кубинцев. Что из этого следует? Кубинцы – морские пехотинцы… Куба выводит свои войска в инКУБАторе… Не мог же Середа включить этот эпизод без какого-то заднего умысла. Если в итоге выяснится, что в основе романа лежит политика, то я – пас, пусть даже меня Момина четвертует. Но на Середу что-то не похоже, не того он поля ягода, чтобы распространяться на политические темы. Он ведь даже до перестройки умудрялся держаться вдали от политики и идеологии. За что я его и уважаю. И не только я.

Тогда при чем тут десант? Возможно, на острове процветало производство наркотиков, и американцы решили прихлопнуть осиное гнездо? Стоп! А вдруг кто-то из родственников Ловчева – его братьев и сестер – в действительности выжил? Только родители его вернулись на родину, а они – нет. И Ловчев неожиданно столкнулся с ними в Америке. А далее возможны два варианта: родителям было известно об этом, но они скрывали. Или им ничего не было известно, и они искренне считали всех погибшими. А далее – снова два варианта: между Ловчевым и родственниками устанавливаются близкие отношения. Но те связаны с наркомафией и втягивают в этот бизнес писателя, соблазняя его собственным островом, самолетами, пароходами и прочими атрибутами пещеры экстра-класса. Или отношения категорически не складываются…

Белиберда какая-то! Бред! Срочно требуется свежая идея.

Я включил компьютер и попробовал накропать что-нибудь в стиле Виктора Середы. В надежде, что хотя бы тут больших проблем не возникнет. Куда там! Меня поджидало глубокое разочарование. Нужно было научиться придавать тексту оттенок багрянца, как у Середы, а оттенок этот не появлялся. Я ведь уже упоминал, что багрянец – вроде фирменного его знака. Без него, при всей схожести языка и стиля об успехе нечего было и помышлять. Видимо, существовал какой-то особый способ плавки, при котором текст приобретал именно этот оттенок.