Эвтаназия - [12]

С поэтами не соскучишься! Ей-Богу! Я попытался отодрать его руки от куртки – безрезультатно.

– Значит, ты вообразил, что имеешь право на эвтаназию?

– А кто сказал, что муки обязательно должны быть физическими?!

Он зарыдал. Видимо, на солнце появились какие-то злокачественные пятна: вчера Момина, а сегодня Евлахов на мою бедную черепушку.

– Не фиг нюни распускать! – сказал я ему. – Хорошо, как ты хочешь, чтобы я это сделал?

В принципе это был возмутительный шантаж. Дождался бы он, кабы не куртка. Вот интересно: если бы вашу куртку грозили изорвать в клочки, как бы вы поступили на моем месте?

Толька тут же успокоился – шантажист хренов – и потащился в дальний угол комнаты, где на кресле, на куске белого целлофана, валялся провод с оголенными концами.

– Это из силовой розетки, – пояснил он. – Ты должен взять его, только осторожно, и потом коснуться моей левой руки.

– А почему именно левой?

– Физики не знаешь. Ток идет как? По диагонали: левая рука – правая нога.

– Ну и что?

– А сердце где?

– Понятно. – Я взял провод. Попутно я мог бы заметить, что знание физики не доводит до добра. Коля Чичин, к примеру, тоже неплохо разбирался в физике. Во всяком случае ему удалось так лихо сконструировать макет бомбы, что все вокруг приняли ее за настоящую. Но ни к чему хорошему это не привело.

– Только осторожнее! – воскликнул он. – Смотри себя не долбани. И потом скажешь, что таким меня и нашел: иссиня-черным с вывалившимся языком и выпученными глазами, а дверь в квартиру была открыта.

– Все продумал, скотина, – заметил я. – Ладно, приступим. Если ты твердо решил, тянуть не имеет смысла.

– Секундочку.

Толька сосредоточился и закрыл глаза.

– Давай – сдавленно проговорил он.

Разумеется, я мог бы превратить все в фарс и возмущенно воскликнуть:

– А зачем тогда было жрать галеты?

Но кем уж точно мне не хотелось быть, так это шутом гороховым – Момина верно подметила.

Мне всегда казалась непостижимым, что вот человек живет, дышит, в нем протекают какие-то сложные экзистенциальные процессы, а через секунду он уже – сама индифферентность. Мешок, набитый костями и ливером. А в отдельных случаях – и галетами с сыром.

…Итак, он закрыл глаза и вытянул вперед дрожащую ладонь. Какая же она все-таки сука! Сука!! Сука и блядь!!! А может и не сука. Она ведь не виновата, что он вымотал ей все нервы. Скорее всего, не сука. И уж тем более – не блядь.

Собственно, какая разница, блядь – не блядь. Может, лучше была бы блядью последней, но с ним бы при этом не разводилась.

Неужели и со мной когда-нибудь может случиться подобное? Жены-то, к счастью, у меня нет, но возможны ведь и другие причины. Какая нечисть должна в лесу сдохнуть, чтобы мне – Геннадию Твердовскому по прозвищу Антипончик – захотелось устроить пляску святого Витта над развалинами собственного Я?

Евлахов ждал. Сейчас конец провода коснется руки, и на его страдающее сердце ринется кодла заряженных частиц. И он задергается, словно стиральная машина в режиме отжима. А потом брякнется на этот прожженный в семидесяти трех (или уже больше?) местах ковер и выпученными глазами уставится в потолок. Ковер он прожигал, когда засыпал на нем пьяный с сигаретой в зубах.

Интересно, смог бы я его задушить? Вряд ли. Не так уж много он значил в моей жизни. Фил… Остекленевшие глаза Джека Николсона… Я с трудом отогнал видение.

– Ты завещание хотя бы написал? – поинтересовался я.

– На хрен! – прорычал Толька.

Глаза его по-прежнему были закрыты.

– Сначала нужно выяснить готов ли агрегат. – Я коснулся одним концом провода другого. Раздался треск и во все стороны посыпались искры.

– Тоша, телик вырубило! – послышался из открытого окна грубый женский голос.

Евлахов уставился на меня.

– Ты же сделал общее замыкание, козел! – возмущенно прокричал он.

Я снова свел концы провода. Никакой реакции не последовало. Фарс все же восторжествовал. Чаще всего так и происходит: ты в полной уверенности, что перед твоими глазами развертывается трагедия, но стоит приглядеться – чистейшей воды фарс.

– Значит не судьба, – мирно проговорил я. – Пойдем, выдернем его из розетки.

– Знаешь ты кто? – ощерился он. – Ты – жалкий лицемер. В своих романах проповедуешь одно, а на практике…

– Мои романы – дерьмо, – отозвался я.

– Сам ты – дерьмо, а как раз романы у тебя… Такое бывает.

Бедный наивный Толька Евлахов.

– Рассказать тебе кое-что о моих романах?

– Да пошел ты!

– Я серьезно. Получишь массу удовольствия. Откровения мудозвона Твердовского специально для мудозвона Евлахова. Эксклюзив.

Евлахов поежился и с обреченным видом закрыл окно.

– Айда в кабинет, – сказал я и потащил его за собой.

В смежной комнате все стены от пола до потолка были заставлены книжными полками. А посредине находился письменный стол с пишущей машинкой. Я сел за стол, придвинул машинку поближе и заправил в нее чистый лист бумаги.

– Для простоты возьмем какую-нибудь сказку, – сказал я. – Какую бы тебе хотелось?

Он медлил. Видимо, мучительно пытался понять, что именно я от него хочу.

– Ну, роди уже что-нибудь. – Я начал подсказывать: – „Курочка Ряба", „Репка", „Машенька и Медведь"…

– „Колобок", – наконец проговорил он.