Евроремонт - [6]
Талантлив был голова! Силушки жило в нем, что в атомном ледоколе, и смета била через край; пряников было роздано до повального диабета, но проклятый рейтинг все лежал пластом. А выборы уж рядом маячили, и уже приехал в Почесалов международный наблюдатель с моноклем – смотреть, чтобы все было по-честному!
Таковая европейская прихоть страшно разозлила почесаловцев. В администрации хотели сначала вставить наблюдателю тот монокль в иное место, чтобы не мешал торжеству демократии, но решили дело тоньше: завели невзначай на ночь в посольство к иноземцу главного местного коммуняку при полном параде – с баяном, красным флагом и медведем на цепочке.
Мишенька сплясал, бубнила на баяне “Интернационал” исполнил, иноземец весь репертуар выслушал и понял, что, если в Почесалове честно выбирать, еще хуже будет. Засунул он тогда сам свой монокль от греха подальше в иное место и отвернулся: делайте что хотите.
Без иноземного надзора самая демократия и началась: коммуняке наутро первым делом порвали баян, а самого чутка притопили в луже вместе с мишуткой. Певун сразу тише стал, а мишутка вообще с плясками завязал, подался в партию “Наш дом – Почесалов”, где до смерти поднимал лапу за кусок сахара – одно удовольствие было смотреть!
Умер, правда, от стыда – с животными это бывает.
Пойдя на второй срок, городской голова первым делом слег, ибо надорвался в процессе агитации: всех бабушек к плечу не прислонишь. Но не обделил Бог почесаловцев – без присмотра город не остался.
В это самое время возле администрации всплыл из ниоткуда какой-то суетный лысоватый, отзывавшийся на слово “Абрамыч”. Само по себе это слово ничего хорошего в Почесалове отродясь не сулило, но конкретно этот Абрамыч всплыл не один, а с большими деньгами и охраной, чем несколько отсрочил погром. Абрамыч позвал шестерых дружбанов, миновавших взаимного расстрела, и они весело зарулили Почесаловом.
Ежедневную пульку, под коньячок и базар, расписывали прямо у дверей больничной палаты. И кто вытягивал мизер с третьей дамой, входил потом в палату к гаранту-дедушке и возвращался с нефтяной компанией, а кто с двумя тузами и длинной мастью отходил в семерную, того позорно банкротили, выводили на крыльцо и давали пенделя.
Сам Абрамыч никогда не проигрывал – потому что, во-первых, был хороший математик, а во-вторых, проигрыш все равно не отдавал, и все это знали.
Лужу они заложили, перезаложили, объявили дефолт, взяли кредит, распилили кредит, взяли другой, распилили другой, – короче, провели время с пользой.
Этот период почесаловского народовластия вошел в историю как прощальный. Ибо еще многие годы при слове “демократия” перед глазами почесаловцев неотвратимо вставал лысоватый болтливый хрен, прибравший к рукам полгорода и переимевший заодно все женское население выше ста семидесяти сантиметров.
Когда наконец срок головы закончился и пришло время расчета, перед крыльцом городской администрации с вечера собралась угрюмая толпа желающих не пропустить начало линчевания. Один был в кепке с женой, двое в треухах с саблями, трое с ордером на арест, четверо с красным знаменем, пятеро с битами, шестеро с арматурой плюс еще полсотни желающих дать поскорее в заветное рыло.
Увидев за окном такой пейзаж, Абрамыч со словами “я на секундочку” протиснулся в палату к городскому голове и плотно прикрыл за собой дверь. Но на секундочку не получилось: вышел он только наутро, и не в Почесалове, а в районе Кенсингтон энд Челси, где до сих пор борется за демократию, прерываясь лишь на выполнение своей страшной стахановской клятвы по женской линии.
А в Почесалове тем временем наступил порядок. Поначалу ничто этого не предвещало, и многим даже казалось, что все обойдется. Но – не обошлось.
Новая эпоха началась невзрачно. Ближе к сроку городской голова вывел с собой за ручку из палаты небольшого человека незапоминающейся внешности. Этого, сказал, оставляю за себя.
– Этого? – переспросили почесаловцы, не поверив то ли ушам, то ли глазам.
– Этого, этого, – заверил городской голова.
– А это кто? – осторожно уточнили почесаловцы.
– А вот увидите, – пообещал голова.
– Так ить выборы. – напомнили почесаловцы.
– А вот его и выберете, – успокоил голова, видевший будущее насквозь.
– Может, не надо? – ляпнул один бестактный почесаловец. Человек незапоминающейся внешности повернул голову и ласково на него посмотрел, запоминая. Позже выяснилось, что память ему тренировали в специальном месте – там же учили пить не пьянея, поддерживать приятную беседу и пускать иглы под ногти.
Наутро на дом к сомневающемуся пришли восемнадцать человек, частично в масках. Первые восемь были из прокуратуры, остальные из налоговой полиции, пожарной инспекции, наркоконтроля и общества защиты животных. Последним подоспел чувачок из санэпидемстанции со своими тараканами.
Сомневающегося с заломленными руками провели через город, и с тех пор в Почесалове никто ни в чем не сомневался.
Лицо человека с незапоминающейся внешностью почесаловцам пришлось впоследствии запомнить очень хорошо – восемь лет напролет, дрожа от счастья, они вышивали это лицо крестиком, отливали в чугуне и лепили из пластилина. Малые дети писали по его имени прописи, ткачихи прилюдно кончали от звука негромкого голоса, художественная интеллигенция занимала очередь, чтобы постирать благодетелю носки после отбоя.
