Европолис - [86]

Вместо того чтобы прямо направиться к дому, доктор сделал крюк по соседней улице, вернулся назад и вошел во двор, уверенный, что никто его не заметил.

Из соседних домов множество глаз следило за ним из-за занавесок. Ахилл увидел доктора еще издалека и скрылся за домом.

Дверь была незаперта. Доктор вошел, не постучавшись. Воздух был тяжелый, спертый, пахло сыростью и нищетой.

— Откройте окно, — распорядился он, придвигая стул к постели больного.

— Папа, посмотри: господин доктор пришел.

Лежавший неподвижно больной открыл мутные глаза и безучастно посмотрел куда-то в пространство.

Доктор снял сюртук, засучил рукава и сильными руками перевернул на бок, словно ребенка, высохшее тело старика. Глухие стоны вырывались сквозь побелевшие губы раненого, который не мог выговорить ни одного слова.

Осмотрев рану и наложив новую повязку, доктор молча застыл на стуле.

В тягостном трагическом молчании глядел он, как угасала жизнь в этом человеческом теле, уже разрушенном и негодном, починить который не было никакой надежды. Доктор смотрел, словно хотел уловить собственными глазами извечную тайну смерти, которая властно вставала перед ним.

Эвантия, затаив дыхание, со слезами на глазах ждала хотя бы слова, которое доктор не торопился произнести.

Нервно выдернув несколько волосков из своей белой бороды, доктор тяжело поднялся и взял палку.

— Не трать деньги на аптеку. Бинты и лекарства я пришлю из больницы.

— Что вы думаете, доктор? Он выздоровеет? Спасите его, господин доктор, умоляю, спасите его!

— Пуля прошла через плечо и рикошетом задела позвоночник, — сказал доктор и забормотал по привычке в белую бороду: — Да! La vie… la vie, c’est la vie…

Шагая к пристани, надвинув шляпу на глаза, он раздраженно гремел своей палкой из вишневого дерева с острым наконечником по камням набережной.

* * *

В таверне «Питер Грик» за столиками шепотом обсуждалось ночное происшествие с винтовочными выстрелами. Пограничники, таможенные чиновники и стражники портовой комендатуры суетились, стараясь выпытать у лодочников, кто выходил этой ночью из порта.

Ахилл позаботился, чтобы заткнуть деревянными пробками дыры, которые проделали пули в бортах лодки, замазал их толстым слоем краски и отмыл кровавые пятна со скамеек.

Таможенные ищейки чуяли, что дело это было затеяно в известной таверне.

Ахилл, Герасим и капитан Лекка провели секретное совещание, обсудив между собой, как вести себя дальше.

— Мальчишку, — хмуро произнес Лекка, — немедленно посадить на греческий пароход «Ирис», который завтра уходит в Зунгулду, в Анатолию. Я говорил с капитаном Замора: он берет его помощником кока. Американец при смерти и никаких заявлений в комендатуру представить не сможет. Один ты можешь оказаться в беде. Попадешься ты, словно мышь в кошачьи когти.

Толстые губы Ахилла, жадно сосавшего турецкую сигарету, последнюю, что осталась от контрабанды, полученной с почтового парохода, начали нервно дрожать.

— Ты, Ахилл, в опасности… Но у меня есть план, который может тебя спасти, — добавил Лекка, торжественно подкручивая свои воинственные усы.

— Скажи, что надо делать, — быстро прошептал Ахилл, облизывая губы.

— Только бы все получилось. Тебе повезло, что комендант порта в отпуске. Его замещает этот красивый офицер, который убивается из-за девчонки американца. Иди к ней и припугни. Скажи, что есть приказ арестовать отца и посадить его в тюрьму. Пусть она попросит офицера, чтобы комендатура прекратила следствие.

Ахилл сразу все понял, отшвырнул окурок и бросился вон.

* * *

Эвантия, напуганная тем, что рассказал ей Ахилл, лихорадочно дрожала. Она никак не могла решиться.

Как это ей пойти к Делиу? Именно к нему… Умолять его, упасть на колени… Какой стыд, какое унижение… Нет, нет, это невозможно.

— Другого спасения нет, девочка, — нашептывал искуситель Ахилл, — ты должна спасти отца.

В соседней комнатушке старик, который, казалось, спал, вытянувшись на постели, напрягал слух и тщетно пытался понять, что же происходит вокруг него. Уперевшись взглядом в стену, он смотрел на маленькую иконку святого Николая, закопченную, черную, засиженную на протяжении долгих лет миллионами мух.

Икона эта сопровождала его с детских лет.

Его мать привязала ее красной ленточкой в изголовье его кровати. Затем она вручила ему эту иконку, когда он впервые нанялся на корабль. Он повесил ее на стену в кубрике. Но чтобы она не качалась вместе с судном, ныряющим по волнам, он прибил ее гвоздями. Когда он отбывал наказание, ему было разрешено взять эту икону с собой. Со временем изображение на ней совсем стерлось. Уже ничего нельзя было разобрать, но старик благоговейно взирал на нее, как на редкую вещь, выброшенную волнами на берег, спасенную рукой господней после кораблекрушения.

Когда Эвантия взглянула на кровать, она заметила, что отец чем-то взволнован. Его сухие пальцы теребили одеяло. Побелевшие губы шевелились, жуя непонятные слова. Девушка подошла к нему, пытаясь понять, чего же ему нужно. Она следила за его взглядом, не понимая, что он хочет.

— Икона, — догадался Ахилл. — Дай ему икону.

Эвантия потянулась, сняла икону со стены и положила ее на постель. Пока девушка искала тряпку, чтобы стереть с нее пыль, старик дрожащими руками взял ее и жадно прильнул губами к старой, высохшей доске, изъеденной древоточцем, с которой время стерло всякие следы изображения.