Европолис - [6]

Все они внимательно и благоговейно слушали. Некоторые грустно покачивали головами, с сожалением вспоминая упущенные случаи, которые у них были в молодости. Другие сидели молча, погрузившись в свои мысли и видя перед собой расплывчатый мираж Америки, созданной их воображением. Где бы они могли быть? Чего бы они добились, если бы в свое время попали туда, за океан? И каждый был абсолютно уверен, что он стал бы миллиардером на той обетованной земле, на которую злая судьба не позволила ему ступить и обрекла на бесплодно прожитую жизнь.

Кое-кто, опьяненный иллюзиями, строил несбыточные планы, разглагольствуя, что бы он сделал, если бы вернулся богачом на родину. В конце концов все высказывали самые благородные намерения организовать величайшие патриотические предприятия, заняться широкой филантропической деятельностью.

«Ибо доказано, — утверждали они с гордостью античных эллинов, — что грек, где бы он ни был, всегда остается добрым патриотом и великодушным человеком».

* * *

За дипломатическим столом важно председательствовал греческий консул, человек обходительный, уже в летах, но еще видный и статный, с блестящей лысиной и хорошо подкрашенными, черными, закрученными усами.

Это был настоящий консул, аккредитованный правительством. Он пользовался большим уважением и был гордостью всей греческой колонии. Он олицетворял собой победу, одержанную колонией, которая после долгих усилий вынудила в конце концов афинское правительство послать в устье Дуная официального консула вместо того, чтобы поручать его обязанности разным частным лицам.

Рядом с ним сидел кир[8] Ловерда, хмурый старец с кустистыми бровями и усами. Ктитор греческой церкви, он облек в серебряный переплет древнее Евангелие, привезенное со Святой горы, и передал в церковь икону святого Спиридона, выброшенную волнами на берег в знак господней милости после кораблекрушения, во время которого никому не удалось спастись.

Консул с неизменной тонкой и загадочной улыбкой, поблескивая стеклами очков, солидно водруженных на орлином, аристократическом носу, обсуждал с ктитором щекотливый вопрос, касавшийся всей колонии: на какие средства удастся закончить ремонт греческой школы, поскольку торговые дела в порту шли все хуже и хуже.

Напротив них за тем же столом сидел Джон Лулуди, маленький, очень подвижный, с черными, вьющимися, как у барана, волосами, агент одного из торговых домов и почетный датский консул. Переводя в уме стоимость доллара на румынские леи и греческие драхмы, он поставил ребром вопрос, волновавший всех: «Что можно сделать, чтобы поднять торговый оборот порта и одолеть конкурирующие Галац, Брэилу и Констанцу?»

— Я, — заговорил он низким голосом, — будь у меня большой капитал, я бы организовал огромную компанию морских перевозок, как это сделал Эмбирикос.

— На Дунае надежнее иметь дело с баржами и буксирами, — прервал его Песманджоглу, представитель конторы пиломатериалов, совладелец элеватора и почетный персидский консул, защищавший интересы всего лишь восьми персидских подданных, которые все были чистильщиками сапог, за что его иногда шутливо, иногда презрительно называли главой чистильщиков всего дунайского устья.

— Я полагаю, — сказал консул, — что самым выгодным здесь, где нет ни сельского хозяйства, ни промышленности, было бы выстроить большую бумажную фабрику, чтобы перерабатывать камыш, который ни на что больше непригоден.

— Черт подери! Это мне нравится! — воскликнул Калаврезо, старик мальтиец, грузный и волосатый, словно медведь. У него был крючковатый, как у орла, нос, а из ушей лезли пучки волос, которые сливались в одно целое с всклокоченной бородой и усами.

Много лет назад он сколотил немалое состояние с помощью собственного спасательного судна «Унион», старого понтона с насосами, переделанного из корпуса затонувшего корабля. Старый мальтиец был в свое время грозой всех страховых обществ. Его прозвали Пиратом, и по всему Дунаю он был известен как «могильщик» кораблей, севших на мель. Он говорил на шести языках, был и моряком, и механиком, и водолазом.

— Только фабрики нам и недоставало! — глухо пробурчал он, словно что-то пережевывая. — Мы с детских лет выкачиваем деньги из воды. Пусть другие копают землю и потеют на фабриках. А мы всегда кормились водой. И где найдется такой дурак, чтобы бросать золото в болото ради какой-то бумаги из тростника?

И старый пират простер мускулистую руку в сторону морского простора, словно чему-то угрожая.

— Мы моряки и знаем как вырвать деньги из морской пучины! — закончил он, грохнув огромным, величиной с добрый булыжник, кулаком по хлипкому деревянному столику.

Стало тихо. Старик вновь зажег потухшую сигарету, вставленную в самодельный мундштук из заячьей лапки, и снова глухо заговорил, но уже более спокойно:

— Вот организуйте здесь, в устье Дуная, такую же компанию, как в Стамбуле, со всякими приспособлениями для спасенья судов, с плавучим доком, тогда мы посмотрим, ускользнут ли от нас поврежденные суда, которые теперь мимо нашего носа плывут себе в Галац, а мы сидим на бобах… Эге! Будь у меня американские доллары, я бы вам показал, что можно сделать здесь, на нашем Дунае.