Европолис - [18]

— Ну, когда же прибудет американец? — спрашивали некоторые клиенты еще на дороге кофейни.

— Уже в пути! — весь сияя, отвечал Стамати. — Пересекает океан.

Согласно подсчетам американец давно бы должен был приехать, но о нем не было ни слуху ни духу. Стамати в тревоге отсчитывал дни. Как-то утром пришла долгожданная телеграмма: «В конце месяца отплываем из Марселя пароходом «Табор» регулярным рейсом».

«Ну, наконец», — Стамати облегченно вздохнул. Телеграмма переходила из рук в руки.

В конторе компании «Фрессинет» расписание пароходных рейсов было изучено до мельчайших подробностей. Все было точно подсчитано: время, расстояние и скорость движения парохода.

Наконец-то рано утром на балконе компании «Фрессинет» величественно заколыхался трехцветный флаг Французской республики. На черной дощечке в окне конторы, выходившем на набережную, было написано мелом: «Сегодня после полудня прибывает в порт пароход «Табор» с грузом и пассажирами».

Эта весть молнией облетела весь город.

«Едет американец! Едет американец!» — передавалось из уст в уста, и все невольно оглядывались, словно желая увидеть в открытом море дымок парохода.

Машинистки и рассыльные в конторах покинули свои места и, вооружившись биноклями и подзорными трубами, вглядывались в даль, исследуя горизонт.

С полудня прекратилась погрузка пароходов, стоявших в порту. Многие грузчики, бросив работу, слонялись в ожидании прибытия французского парохода. Лавки, конторы, кофейни — все опустело.

Народ толпился на набережной; казалось, весь порт охватила лихорадка всеобщей забастовки.

Когда на башне большого маяка появился белый флаг с красным кругом посредине, в знак того, что на горизонте показался корабль, толпа повалила к причалу. Старики, молодежь, женщины, — все бежали, тяжело переводя дыхание, стремясь захватить местечко получше, откуда будет видно, как швартуется пароход. Всем хотелось видеть собственными глазами приезжающего американца, быть непосредственными свидетелями того, как он сойдет на берег. В домах, выходивших фасадами на порт, все окна были распахнуты. Из них выглядывали старухи, а женщины помоложе, взяв детишек на руки, продирались сквозь сгрудившуюся в конце набережной галдящую толпу. Полуголые, пыльные грузчики с мешками на плечах, бросив грузить почту на пароход, пытались пробиться на дебаркадер. Куча оборванных ребятишек забралась на балюстраду. Пожилой полицейский, обливаясь потом, беспощадно хлестал их нагайкой, сплетенной из воловьих жил. Пограничники с примкнутыми к винтовкам штыками образовали заслон и, орудуя прикладами, еле сдерживали напор толпы, которая угрожала прорвать ограждение.

Все, кого оттеснили в сторону, бросились к лодкам, привязанным у набережной. Другие полезли на маленький буксир, который так завалился на один борт, что, того гляди, мог перевернуться вверх килем. Такое количество народу собиралось в порту только на крещение, когда в Дунай опускали крест.

На дебаркадер согласно распоряжению коменданта порта были допущены только официальные лица, родственники и друзья.

Посредине, между греческим консулом и старшиной греческой колонии, расположились представители местных румынских властей, явившиеся из чистого любопытства. Семья Стамати стояла справа, семья Нику Политика — слева. Тесные группы родственников и друзей образовали два враждебных, глухо бурливших лагеря.

Стамати от нетерпения била мелкая нервная дрожь. Чувствуя, как у него подкашиваются ноги, он осторожно нащупал перила и прислонился к ним. Глаза его были устремлены в морскую даль, он ни с кем не разговаривал и весь был сплошное ожидание. Его побледневшие губы сжимали давным-давно потухший окурок. Пенелопа, стоявшая рядом с ним, держалась превосходно. С благородным и строгим лицом, отлично владея собой, она выглядела величественной в платье своего любимого лимонного цвета.

Нику Политик весь так и кипел. Ему было трудно устоять на месте. Он обмахивался шляпой, запускал пальцы в свою густую, обильно напомаженную шевелюру и курил одну сигарету за другой, выпуская из ноздрей густые клубы вонючего дыма.

От пристани отвалил лоцманский катер и легко заскользил по блестящей воде, словно птица, вот-вот готовая взмыть в поднебесье. На катере был лоцман, которому надлежало встретить пароход. А пароход на горизонте все увеличивался и увеличивался и был уже виден невооруженным глазом.

Вдруг из толпы раздался густой и хриплый бас:

— Это не «Табор». Это грузовой! — Голос принадлежал Барба Спиро, главному лоцману Европейской комиссии.

Все глаза обратились к морю. Никто не хотел верить, что это не долгожданный пароход.

Какой-то юнец, принадлежавший к партии Нику Политика, приставив к глазам бинокль, торжествующе воскликнул.

— Это «Табор»! Разве не видишь, что у него белая труба?

— Ты, мозгляк! Ну и что, если белая труба? Разве на свете одна бесхвостая собака?

— Да ты погляди получше, Барба Спиро. Возьми бинокль и сразу узнаешь «Табор».

— Пришло время, когда яйца стали учить курицу. Я на лоцманском деле поседел, и не нужен мне твой бинокль. А ты хоть в телескоп глазей, все равно ничего не разберешь. Не видишь, что ли, что у него нет каюты на корме? Простой купец, и точка, — сердито отрезал хмурый старик.