Европолис - [14]

Стамати отправился на пароход «Зара». Переночевать можно и на борту, чтобы уже на рассвете сняться с якоря.

По дороге его ослепили окна Морского клуба. Невольно он пощупал фуражку, спрятанную за пазухой. А если зайти в клуб? Он хорошо знал коменданта порта Кривэца еще с тех пор, когда тот был капитаном. Комендант был хорошим человеком, доступным для всех, без всякого гонора, не то что другие, мнящие себя высокопоставленными особами.

Стамати робко вошел в клуб. Дорогу ему преградил матрос.

— Я бы хотел поговорить по частному делу с господином комендантом.

— Пожалуйста сюда, в кабинет.

— А-а! Как поживаете, капитан Стамати?

— Плохо, господин комендант. Несчастье у меня. Один из ваших офицеров опозорил мой дом. — Расстегнув пальто, Стамати достал смятую фуражку и положил ее на стол. — Вот что я нашел у себя дома…

Еле заметная улыбка мелькнула под седыми усами коменданта.

— Что поделать, господин Стамати, таковы женщины… Все они одинаковы… Разве им хочется смотреть на меня или на вас… Они заглядываются на молодых офицеров, на юных щеголей, а не на нас…

В голосе коменданта, который говорил сочувственно и задумчиво, не ощущалось ни цинизма, ни грубости.

— В этом деле, — продолжал он задумчиво, — необходимо быть философом и не растравлять сердца… Да, таковы женщины, уж поверьте мне, я-то их знаю. Не рассказывайте никому и ничего о происшедшем. Я постараюсь, чтобы вы были удовлетворены. Сию же минуту я отдам строгий приказ, чтобы провинившийся немедленно покинул порт. Я отобью у него охоту завязывать любовные интрижки.

После теплого рукопожатия Стамати, несколько успокоившись, вышел из Морского клуба.

Ему казалось, что какая-то ласковая волна несет его к пароходу. Не раздеваясь, он заснул в каюте на борту «Зары».

Комендант Кривэц, человек тактичный, немедленно вызвал начальника гарнизона.

— Чья это фуражка, которая была найдена в доме одного из лоцманов?

— А-а! — усмехнулся начальник. — Должно быть, это фуражка Делиу.

— Пусть немедленно собирает свои пожитки. В четыре утра он отправляется с почтовым пароходом в Галац для продолжения службы в Дунайском дивизионе. Вы проследите за выполнением приказа.

Комендант, человек энергичный и предусмотрительный, имел большой опыт в подобных делах.

Два года назад в Килии, зимой, когда не было никаких путей сообщения, он в подобном же случае вынужден был объявить в порту чрезвычайное положение и целую неделю продержал гарнизон безвыходно в казарме.

* * *

Спустя пять дней Стамати вернулся домой.

Он, казалось, оправился от удара. Пенелопа была больна.

Стамати не позволил себе ни слова, ни намека. Никогда между ними не было никакого объяснения. Любая попытка объясниться привела бы к катастрофе, а он не хотел терять Пенелопу. Нужно терпеливо принимать ее такой, какая она есть. Печальный и молчаливый, скрывал Стамати душевную боль, которая, словно червь, грызла его израненное сердце, тщетно стараясь выбросить из памяти все, что произошло, беспощадно осуждая себя, проклиная и казня. Конечно, в какой-то мере он сам виноват: ведь эта женщина не для него. Что их связывает? Почему он терпит крестные муки, даже не пытаясь с ней расстаться?

Чтобы не было больше никаких отлучек, чтобы всегда находиться при доме, Стамати решил уйти в отставку. Вместо пенсии Европейская комиссия выплачивала единовременное выходное пособие, величина которого зависела от срока службы. На полученные деньги Стамати купил дом на набережной, выходящий окнами на Дунай. Дом был записан на Пенелопу, чтобы хоть как-то обеспечить ее будущее. Второй этаж был жилым, на первом открыли кофейню. Купля-продажа хлеба, фрахтовка барж — все эти мелкие портовые сделки заключались здесь, за дружеской беседой между двумя чашечками турецкого кофе.

Умом Стамати давно уже простил Пенелопу, но сердцем все никак не мог забыть. Боль от измены все время терзала его. Рана не затягивалась, она никак не могла зарубцеваться и часто кровоточила.

Насмешки, как и унизительное сочувствие приятелей, выводили его из себя.

Хотя Стамати был уверен, что ни завоевать на свою сторону Пенелопу, ни полностью подчинить ее себе он не может, однако втайне продолжал следить за каждым ее движением.

Порой на него находила бессонница. Терзаемый ревностью, он вскакивал среди ночи, чтобы взглянуть, как она спит. Он молча смотрел на нее, и его томило желание понять, что же происходит в душе этой непостижимой для него женщины, какие мечты, какие тайны скрывает она в своем сердце.

Словно холодная каменная стена разделяла два этих существа, которые жили каждое своей жизнью под одной крышей.

Замкнувшаяся в себе, одинокая, Пенелопа молча страдала. Самолюбие не позволяло ей жаловаться. Она гордо хранила неприступное молчание.

Когда же она доходила до отчаяния и чувствовала, что вот-вот не выдержит, она кусала тонкие губы, с каким-то змеиным шипеньем произносила слова, вся дрожа от еле сдерживаемого бешенства. Она презирала Стамати, с каждым часом все больше и больше ненавидела своего терпеливого спутника жизни. Пенелопа уже не могла больше выносить его рядом с собой и, притворяясь больной, целые дни проводила в постели. Какая бесплодная жизнь! Какая смертельная скука! Лишь смутная надежда, словно тонкая ниточка, поддерживала в ней жизнь. Каждый день она ждала, ждала чего-то такого, что вдруг освободит ее, разом изменит ее бесцветное существование.