Европейское воспитание - [30]

Пан Йозеф решил, что немец имеет в виду перевозку зерна, о которой он мимоходом упоминал за ужином, — славно все получается! — и поблагодарил его.

— Я бы с удовольствием, — серьезно сказал полицейский.

Пан Ромуальд прыснул в салфетку. Полицейский подлил себе водки.

— Я уже далеко не молод! — пояснил он. — Нужно разогнать кровь!

Он ухмыльнулся. Пан Ромуальд задыхался от смеха, а пан Йозеф, ни о чем не подозревая, тоже пару раз из вежливости усмехнулся. Полицейский осушил свою рюмку, сжал в зубах сигару и тяжело поднялся.

— Я хочу засвидетельствовать свое почтение пани Фране! — заявил он.

Кабатчик сошел с лица. Открыл рот, но ничего не сказал, да так и остался сидеть с разинутым ртом.

— Пойдем, — сказал полицейский. Он взял свечу со стола. — Покажи дорогу.

Пан Йозеф встал. Он хватал воздух ртом, словно рыба, вынутая из воды. У лестницы он обрел дар речи.

— М… моя жена уже легла! — хрипло пролепетал он.

Полицейский подтолкнул его вперед.

— Пошел!

Перед дверьми спальни кабатчик снова остановился. Поджилки у него тряслись. Он посмотрел на полицейского, как побитая собака.

— Открой дверь!

Пан Йозеф повиновался. В темноте они услышали вскрик… Полицейский вошел и поднял над собой свечу… Пани Франя спросонья смотрела на них большими голубыми глазами, распахнутыми от ужаса. Ее белокурые волосы двумя волнами ниспадали на грудь… Она подтянула одеяло под самый подбородок. Полицейский посмотрел на пана Йозефа с отвращением.

— Нет детей! — прохрипел он. — Mein Gott![60] Такая женщина — и нет детей!

Он выплюнул сигару и затушил ее сапогом. Потом повернулся к пану Йозефу и протянул руку…

— Держи свечу! — приказал он.

На следующее утро кучер пана Йозефа сдался на уговоры пани Франи и отвез ее к партизанам. С мертвенно-бледным лицом, сотрясаясь от нервных судорог, она пересказала эту историю Черву.

— Можно мне у вас остаться?

Черв смотрел на нее, мигая глазом и злясь на свой тик: он был искренне взволнован.

— Можешь остаться на пару дней. Где твои родители?

— В Муравах…

— Мы отвезем тебя к ним, как только все уляжется.

Вечером пан Йозеф приехал к партизанам в плачевном состоянии. Его усы и czub жалобно обвисли. Лицо печально искривилось, как у человека, страдающего зубной болью: так и хотелось приложить к его щеке компресс. Он смотрел исподлобья. Очень слабым голосом он сказал:

— Я хочу поговорить со своей женой.

— Уходи, — просто сказал Черв.

Пан Йозеф совершенно неожиданно расплакался. Он ушел, но вернулся на следующий день и еще через день. Пани Франи в лесу уже не было: Черв отвез ее к родителям в Муравы. Две недели пан Йозеф приходил ежедневно. Он просил о свидании с женой, с болью выслушивал оскорбления и уходил, не осмеливаясь смотреть никому в глаза. Но одна сомнительная шутка Крыленко привела к неожиданной развязке. Пан Йозеф пришел в лес и, по укоренившейся привычке, попросил о свидании. Крыленко посмотрел на него долгим взглядом, сплюнул и сказал:

— Мои поздравления, трактирщик! У меня для тебя хорошая новость. Ты стал отцом!

Присутствовавшие при этом партизаны, которым доводилось видеть многочасовые страдания и агонию людей, в один голос утверждали, что «еще никогда не видали парня, который был бы настолько потрясен». Пан Йозеф не проронил ни слова. Только лицо его осунулось и побелело, а глаза приняли выражение большого человеческого страдания. «Он стал почти на человека похож», — рассказывал потом Крыленко, стыдившийся прочих последствий своей шутки. Дело в том, что пан Йозеф развернулся и ушел. Но ушел недалеко. Добравшись до первого же одиноко стоявшего поодаль дерева, он снял с себя помочи и со знанием дела повесился на самой крепкой ветке. Партизаны решили, что этот поступок был не лишен благородства и сердце пана Йозефа не целиком состояло из сала, как они предполагали, а поэтому предали его тело земле и сверху поставили деревянный крест, как подобает христианину.

25

Захваченный грузовик принес им несчастье. Черв решил спрятать его до весны на заброшенной лесопилке, по дороге на Верки. Крыленко выступил категорически против такого плана.

— Зачем он нам нужен, этот грузовик? — спрашивал он. — Я решил его сжечь… бензина как раз хватит, чтобы устроить хороший костер!

И он вызывающе смотрел на Черва. Но однажды утром Черв залез в кабину и сел за руль.

— Кто здесь командует? — возмутился Крыленко. — Я же сказал: грузовик сжечь.

— Никто, — ответил Черв, — никто здесь не командует.

И завел мотор.

— Черт возьми! — выругался Крыленко. — Я сказал…

Грузовик тронулся: украинец едва успел запрыгнуть на подножку. Машина медленно поехала по рыхлому снегу между сосен. За ней, каркая, летели вороны: видимо, надеялись, что это чудище оставит за собой лакомый навоз. Крыленко дулся. Черв посматривал на него и мигал глазом.

— Ты что, издеваешься надо мной? — заорал старик.

— Нет, конечно, — простодушно ответил Черв. — Ты же прекрасно знаешь, что это нервный тик!

Вороны каркали; наверное, от разочарования. Партизаны ехали по пихтовому лесу, между заснеженных лап. Внезапно раздался выстрел. Ветровое стекло разлетелось на куски.

— Измена! — закричал Крыленко.

Грузовик занесло, и он врезался в дерево.