Европейские поэты Возрождения - [121]

Он видит, дале устремляя око,

Туда, где день, рождаясь, чертит меры,

Как среди гор далеких, древних, мрачных,

Бьют два ключа[477] высоких и прозрачных,

Там звери странные, неведомые птицы

В горах и рощах диких обитают;

И тысяча деревьев там ветвится,

И травы встречам и ходьбе мешают.

И горы дикие, где только лес темнится,

Своим немым молчаньем выражают,

Что от греха Адамова до века

Нога там не ступала человека.

И видится ему: из вод поднялись,

К нему шаги широко направляя,

Два старца, что преклонными казались,

Хоть дикий, но почтенный вид являя.

С волос их, что на спину опускались,

Стекали капли, тело омывая;

Смуглы, черны, с огромной бородою,

Всклокоченной, нестриженой, густою.

Чело обоих старцев увенчало

Сплетенье трав неведомых и дрока.

Один из них глядел совсем устало,

Словно бы шел сюда уж издалёка;

Казалось, что в иных местах начало

Берет волна могучего потока.

Так, из Аркадии направясь в Сиракузы,

Искал Алфей объятий Аретузы.[478]

Сей муж, чье столь обличье величаво,

Так издалёка Королю вещает:

«О ты, кого корона и держава

Большою частью мира обладает!

Здесь мы, кого летит широко слава,

Кто выи ни пред кем не преклоняет,

Речем: настало время приказанью

Нас обложить твоей великой данью.

Я славный Ганг, и на земле небесной

Имеет колыбель мое теченье;

А этот — Инд, что на горе отвесной,

Что видишь, первое обрел рожденье.

Войны мы будем стоить, но, известной

Своею силой выиграв сраженье,

Путем побед, одержанных тобою,

Всех, кто предстанет, свяжешь ты уздою».

И боле не сказал Поток Священный,

Но оба вдруг исчезли в то мгновенье.

И Мануэл проснулся, потрясенный,

Во власти весь тревоги и сомненья.

А тут и Феб раскинул плащ нетленный

На Полумира сонные владенья;

И небо утра цветом засияло

Стыдливой розы и гвоздики алой.

Избрание Васко да Гамы

командиром эскадры и отплытие ее из Белема

Созвал Король совет, и приближенным

Обрисовал виденья сна былого,

И всем поведал, крайне пораженным,

Святого старца мудростное слово.

И порешили: флотом оснащенным,

Послушавшись сердец отважных зова,

Искать, избороздя валы морские,

Клима́ты чуждые и берега чужие.

А я, кто не надеялся уж было,

Что скрытое стремленье может сбыться,

Хоть сердце зачастую мне дарило

Предчувствие, что важное свершится,

Увидел вдруг, — что за черта, иль сила,

Иль знак во мне успели проявиться? —

Как наш Король мне ключ вручает чудный,

Чтоб путь открыть великий, многотрудный.

И мне словами, полными смиренья,

Что у монархов тверже приказаний,

Он молвит: «Все великие свершенья

Суть плод труда и тяжких испытаний;

Чьи высоки и го́рды устремленья,

Тем жизнь готовит множество терзаний,

И лишь для жалких, кто всего страшится,

Она не так тяжка и доле длится.

Вы мной средь прочих избраны как главный

На труд, определенный вам судьбою,

На подвиг тяжкий, дерзостный и славный,

Что легок вам, ибо предложен мною».

Я не сдержался: «О Король державный,

Готов с огнем, железом, мерзлотою

Сразиться я за вас, одно мне больно,

Что краткой жизни будет не довольно.

Представьте вы такие приключенья,

На кои Еврисфея[479] нрав тиранский

Толкнул Геракла: Гарпий убиенье,

Немейский Лев и Вепрь Эриманфский.

И с Гидрою стоглавою сраженье.

Спущусь туда, где рой теней гигантский,

Ибо для вас и плотью и душою

Готов с любою встретиться бедою».

Меня он милостями осыпает

И восхваляет мудрыми словами,

Ибо хвала решимость подымает

И управляет доблести делами.

За мной к походу тотчас примыкает,

Из нежной дружбы, что царит меж нами,

Алкая славы, как и я, упрямо,

Мой брат любимый Пауло да Гама[480].

За ним и Николау Коэльо[481] тоже,

Что не страшится никаких трудов.

И разумом и честью оба схожи,

И каждый яр и к подвигу готов.

И так растет, во мне отвагу множа,

Вокруг меня команда храбрецов.

Бесстрашны все, как быть и подобает

Тем, кто дела подобные свершает.

Награждены все щедро Мануэлем,

Дабы охотнее готовы были

Заняться ждущим их опасным делом,

На что его слова одушевили.

Так Аргонавты, было чьим уделом, —

Когда за золотым руном уплыли

На Корабле судьбы, — узнать впервые,

Сколь грозны Моря Черного стихии.

У Града Одиссеева предела

Во власти юной силы непреклонной

(Где волны и песок приемлет белый

От Тежо пресного Нептун соленый)

Стояли наготове каравеллы;

И не был страх бесстрашию препоной,

Ведь людям Марса и морскому люду

За мной пристало следовать повсюду.

По побережью шествуют солдаты,

Лицом различны и цветно одеты,

Решимостью и храбростью богаты,

Чтоб новые разведать части света.

На крепких мачтах знамена́ крылаты

Колышут ветры тихие рассвета,

Чтоб кораблям, как Арго, за морями

Стать на Олимпе новыми звезда́ми.[482]

Покончив с уготовкою такою

К опасному походу, как ведется,

Мы к смерти уготовились душою,

Товарке неотлучной мореходца.

Небесного Владыку, что одною

Лишь милостью о небесах печется,

Молили на пути нас не покинуть

И в трудных начинаниях подвинуть.

Так в храме мы молились, отбывая,

Что на морском брегу расположился

И носит, для примера, имя края,

Где миру во плоти́ господь явился.[483]

Клянусь тебе, Король, что, созерцая,

Как берег, мне знакомый, отдалился,

Я испытал мучения такие,

Что еле обуздал глаза сухие.

Все люди города в то утро хором

(Одни — друзья, другие домочадцы,

А третьи — лишь взглянуть) с печальным взором

Пришли на берег с нами попрощаться.