Европейские негры - [49]

– Что ж, ты вырвалась, звала на помощь?

– Я не смела кричать, потому что боялась этим самым повредить себе. Но в ту самую минуту вошел за мною лакей. Это спасло меня. Но… все-таки, как не плакать мне: что подумал обо мне наш старик-лакей? Он всегда хвалил меня и Клару за то, что мы так скромно держим себя; а тут он пожал плечами, и теперь не хочет говорить со мною. Что подумает Ричард, если до него дойдут такие слухи? Ведь он может поверить.

– Не беспокойся, Мари; когда нас будут развозить по домам после спектакля, я останусь в карете последняя, и объясню старику, как было дело. Если он подумал о тебе что-нибудь дурное, он увидит, что ошибался. Не бойся, только держи себя осторожнее; я искусным образом устрою, что Ричард поспешит свадьбою, и тогда ты будешь безопасна и счастлива.

– А тебя также надобно поздравить, Тереза? Ты выходишь замуж? сказала Клара.

– Не знаю, стоит ли того дело, чтоб поздравлять, гордо отвечала Тереза.

– Скажи что-нибудь о твоем женихе.

– Я привезу его к вам, тогда увидите сами. Я не советовала Бергеру жениться на мне, потому что, говорила я, он может раскаяться; но он возобновляет свое предложение в третий раз. Мне уж надоело слушаться чужих приказаний здесь, в театре, и я наконец согласилась осчастливить его и принять его под свою команду: надобно же и мне в свою очередь распоряжаться другими.

Раздался знакомый звонок, и танцовщицы побежали на сцену.

Спектакль шел своим порядком. Вот наконец и пятый акт. Пора приниматься за машину для полета феи Аморозы. Этою машиною, по обыкновению, должен был управлять Ричард Гаммер. Лакей, развозивший танцовщиц, был подле него, в качестве помощника; но заботливый и сильный Ричард делал все один. Старик-лакей сидел, сложа руки. Вот и последняя сцена. Четыре здоровые работника тянут через сцену машину и медленно несутся перед зрителями облака, а на облаках фея Амороза, покровительница любящих сердец. Когда она будет прямо над головами влюбленной четы, Ричард начнет потихоньку отпускать веревку, которую держит в руке, и фея плавно спустится, чтоб возложить миртовые венки на счастливцев. Ниже феи летят хоры подвластных ей духов.

– Тяжеловато держат, а спускать будет еще труднее, сказал Ричард: – за-то, впрочем, и вид хорош; правду сказать, загляденье.

– Ну, для меня тут нет никакого загляденья, отвечал старый лакей. – Привозя да отвозя их, поневоле узнаешь, как живет из них почти каждая. Не люблю я этих волшебниц. Это вам хорошо на них глядеть издали. Легкомысленные, девушки занимаются глупостями.

– Ну, ты преувеличиваешь, сказал Ричард: – много найдется и таких, которые держат себя строго.

– Не слишком-то много.

– Как же? Ну, возьмем в пример хоть Клару и Мари: про них ничего не скажешь, кроме хорошего…

– Ричард! держи крепче веревку! – раздался голос его отца, главного машиниста при театре: – верхняя машина идет в ход! Держи крепче!

– Не бойся, не сорвется из руки! закричал ему сын.

– Клара, так; а Мари я не похвалю, отвечал лакей, продолжая разговор.

– Как так? спросил изумленный Ричард: – ведь ты сам всегда ее хвалил.

– До вчерашнего дня хвалил; вчера я застал ее в-расплох: сидела она одна с каким-то господином – ну, разумеется, одет он очень-хорошо, видно, что человек богатый – сидит, цалует у ней руку и тянется поцеловать в губы.

У Ричарда потемнело в глазах.

Страшный треск, ужасный вопль пробудили его из забывчивости: сцена была покрыта обломками машины, и под этими обломками недвижимо лежал труп девушки, которая за минуту блистала красотою и цветущею свежестью молодости.

– Мари! бедная Мари! вскричал старый лакей, бросаясь на сцену.

– Ты убил ее! с негодованием говорила через минуту Тереза Ричарду: – я сейчас говорила с лакеем, знаю, что он тебе рассказывал.

– Нет, слабым голосом отвечал он: – я сам себя не помнил, я не знаю, как выскользнула веревка у меня из рук.

– Доктора! доктора! кричали между тем. – Театрального доктора не было на тот раз в театре; но Эдуард Эриксен был уже на сцене. «Она еще дышет!» сказал он: «только едва-ли есть какая-нибудь надежда».

– Она еще жива? спрашивал Ричард лакея.

– А ты видно любил ее?

– Жива ли она?

– Теперь-то пока жива, да все-равно, умрет; впрочем, оно и лучше.

VII. Перед маскарадом

В знакомой нам комнате Лисьей Норы, где был судим изменивший своим товарищам лакей, сидел молодой человек, которого мы видели там первый раз. Перед ним стоял Франц Карнер, которому он доставил место при молодом графе Форбахе.

– Редко ты являешься с докладами, Карнер… или, пожалуй, буду называть тебя прежним именем, Йозеф, говорил молодой человек.

– Вы знаете, мне тяжело делать это; но я принял ваши условия и не стал бы вас обманывать. Все, что стоит вашего внимания, я докладываю вам; но редко я замечаю что-нибудь важное. Теперь я принес вам письмо, которое поручил мне граф отнесть к фрейлине фон-Сальм.

– Распечатай же его; печать Форбаха у меня есть, мы опять запечатаем, и ты отнесешь его.

– Не заставляйте меня делать этого; тяжело мне и то, что я принес его вам.

– Я не желаю зла Форбаху – ты это знаешь; напротив, я люблю его, сказал, улыбаясь, молодой человек. Ты делаешь услугу мне, не вредя ему. Пожалуй, я сам распечатаю письмо. И, пробежав письмо глазами, он остановился на последних словах: «Позволь мне, Евгения, просить тебя о том, чтоб в следующий маскарад ты надела домино с белыми лентами. Это важно для меня, по особенному обстоятельству, о котором расскажу тебе, когда ты исполнишь мою просьбу». – Письмо совершенно не важно, Йозеф: я уж знал все это прежде. Возьми его.