Европейская мозаика - [46]

Весной 1598 года следствие по делу Бруно было закончено и передано Конгрегации. Там им занялся кардинал Роберто Беллармино — известный специалист по ересям. Под его руководством инквизиционный трибунал возобновил допросы и пытки обвиняемого. В январе 1599 года было составлено обвинение, содержащее перечень восьми еретических положений, от которых Бруно было предложено отречься. К сожалению, текст этого документа утерян, в связи с чем о конкретных претензиях инквизиции к Бруно можно только догадываться. Смертный приговор, зачитанный Бруно год спустя, упоминает только одно его преступление: «Ты, брат Джордано Бруно… уже восемь лет назад был привлечён к суду святой службы Венеции за то, что объявил: величайшее кощунство говорить, будто хлеб пресуществлялся в тело и т. д.». В записках Гаспара Шоппа, свидетеля казни Бруно, приводится список довольно бессвязных и разнородных обвинений в адрес Ноланца: что существует множество миров; что магия — хорошее и дозволенное занятие; что святой Дух — это душа мира; что Моисей творил чудеса с помощью магии, в которой превзошёл египтян; что Христос был магом и т. д.

Из этого, во всяком случае, видно, что Конгрегацию испугали отнюдь не «научные» представления Бруно о Вселенной (таковых, как мы уже убедились, вообще не существовало). Ведь в этой области их взгляды кое в чём совпадали. Например, учение о множественности миров отнюдь не считалось еретическим. Более того, ещё в 1277 году парижский архиепископ Этьен де Тампье, по поручению папы Иоанна XXI, осудил догмат о существовании только одного мира, как служащий умалению вездесущности и беспредельности божественной силы. Учение Коперника также вызывало благожелательный интерес у многих князей Церкви. Лекции о новом устройстве мира читались в Риме при папском дворе, а глава Доминиканского ордена кардинал Николай Шенберг в 1536 году заклинал Коперника ни в коем случае не скрывать свои «вычисления о Вселенной».

Роковое для Бруно обстоятельство заключалось в том, что ни одно из выдвинутых им космогонических и астрономических положений не могло обсуждаться в строгих рамках научно-философской или даже богословской дискуссии, поскольку все они имели цену в его глазах лишь в качестве постулатов, свидетельствующих об истинности «солнечной религии» Гермеса Трисмегиста. Начав размышление с любого, внешне самого невинного, самого абстрактного утверждения, Бруно неизменно заканчивал ересью, ибо в своей продуманной и последовательной пантеистической системе он совершенно не нуждался в персональном Творце мира, тем более в трёх лицах. Знакомясь пункт за пунктом с «ноланской философией», что называется, из первых уст, инквизиторы с ужасом видели, как древние или новейшие научно-философские доктрины и гипотезы, которые до тех пор более или менее спокойно уживались с теологией, превращаются в книгах и речах Бруно в орудия воинствующего антихристианства. Подлинным врагом для них была герметическая «мудрость» Бруно, не оставляющая камня на камне от церковных догматов, таинств, верований и предрассудков.

Именно поэтому Конгрегации так важно было не просто осудить попавшего в её руки «ересиарха», но добиться от него отречения, признания в интеллектуальном поражении. Гаспар Шопп в одном из своих писем рассказывает, что Бруно во время процесса не раз уступал доводам знаменитых богословов, уличавших его в еретических заблуждениях, и уверял, что отречётся от них, но затем опять обращался к защите своих «ничтожных идей», назначал новые сроки для своего отречения, чем крайне затруднял произнесение над собою приговора.

Это свидетельство очень важно для правильной обрисовки психологического портрета Бруно, который, по словам Ф. Йейтс, сочетал «постоянную саморекламу и хвастовство с искренним сознанием своей миссии». Смесь подобных, казалось бы, несоединимых свойств характера объясняется тем, что сила и убедительность «ноланской философии» покоилась не на научных методах, а утверждалась всецело личностью её творца. Поэтому последний должен был не только заниматься самовосхвалениями, заявляя о наличии у себя таланта, мудрости, воли и проч. превосходных качеств, но также время от времени и публично проявлять их, без чего проповедуемое им герметическое откровение потеряло бы истинность прежде всего в его собственных глазах. Безусловно, Бруно изначально не стремился к мученическому венцу. Но проведённые в темнице годы, исполненные страданиями, раздумьями и борениями, в конце концов очистили его дух и придали силы следовать собственному учению о героическом энтузиазме.

Он не ошибся, когда предсказывал в одном из своих латинских стихотворений: «Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природой подавляли мои стремления… Я вижу, однако, что победа есть дело судьбы. Было во мне всё-таки то, что могло быть при этих условиях и в чём не откажут мне будущие века, а именно: „страх смерти был чужд ему, скажут потомки, силой характера он обладал более чем кто-либо, и стоял выше всех наслаждений жизни в борьбе за истину“. Силы мои были направлены на то, чтобы заслужить признание будущего».