Европейская мозаика - [105]

Наполеон не боролся с христианством и не принимал его. В политическом плане он использовал его священную организацию — Церковь, а в духовном смысле — просто проходил мимо. В глубине души он полагал, что человека полезнее научить геометрии, чем Закону Божьему. Впрочем, отсутствие личной веры не заставляло его посягать на веру других.

Вслед за принятием Конкордата он принудил Англию подписать Амьенский мир (25 марта 1802 года), положивший конец многолетней войне в Европе. К тому времени походы Наполеона уже вызывали у современников воспоминания о деяниях величайших героев древности — Александра Македонского и Юлия Цезаря. Но сам Наполеон на склоне лет считал лучшим своим памятником не военные победы: «Моя истинная слава — не в том, что я выиграл 40 сражений: одно Ватерлоо зачеркнуло их все. То, что будет жить вечно, — это мой гражданский Кодекс[74]»; «мой Кодекс — якорь спасения для Франции; за него благословит меня потомство».

На тот момент во французском законодательстве царил полный хаос. «Перед тем как появился мой Гражданский кодекс, — вспоминал Наполеон, — во Франции отнюдь не было настоящих законов, но существовало от пяти до шести тысяч томов различных постановлений, что приводило к тому, что судьи едва ли могли по совести разбирать дела и выносить приговоры». И вот, вместо этой юридической мешанины французы получили стройный унифицированный свод законов — плод трёхлетних трудов первого консула и лучших юристов Франции.

Кодекс Наполеона зиждился на началах естественной справедливости и разума, гарантируя равенство всех французов перед законом, гражданскую свободу, священный характер семьи, беспристрастность суда. Поэтому он имел всемирное влияние, так же, как и революция. Постепенно все страны Европы, а также многие народы мира приняли его. Провозглашённые Кодексом положения о праве частной собственности, возмещении ущерба, договорном праве настолько фундаментальны, что многие из этих статей за последующие 200 лет ни разу не подвергались поправке.

Впечатление, произведённое Кодексом Наполеона на современников, было огромным. Друзья и враги первого консула сходились в том, что это — «одно из прекраснейших созданий человеческого гения», по выражению генерала Мармона[75]. «Бонапартовы победы внушали мне больше страха, чем уважения, — признавался один старый министр Людовика XVI. — Но, когда я заглянул в Кодекс, я почувствовал благоговение… И откуда он всё это взял?.. О, какого человека вы имели в нём! Воистину, это было чудо».

И потом, в течение десяти лет подряд Наполеон творил чудеса, которым потомки вряд ли когда-нибудь найдут разумное объяснение. Он вывел Францию из состояния революционного хаоса и вернул её к порядку. Он создал стройное государство, судебные палаты, школы, мощную, действенную и умную систему управления. Он сумел исключительной властью своего гения принудить к послушанию тридцать шесть миллионов подданных в эпоху, когда благоговение, окружавшее некогда трон, рассеялось. Он заставил выдающихся людей и обывателей, республиканцев и монархистов, богачей и бедняков, победителей и побеждённых думать и говорить о себе, соединяя его имя с именем Судьбы. Но более всего он был велик тем, что сам создал себя, и вместе с собой создал миллионы других людей, которые отныне устремились вслед за ним за пределы человеческих возможностей. Именно поэтому Наполеон уже при жизни обрёл бессмертие легенды, поэтического вымысла, солдатских преданий и народных сказок.

Но в этом искушении безмерностью таился и залог его гибели.

Несчастье Наполеона — и всего мира — состояло в том, что творческая мощь его гения и сила характера, не подкреплялись у него нравственным величием. «Он был велик настолько, насколько это возможно без добродетели», — сказал Токвиль[76]. А по наблюдению Шатобриана[77], характер его был испорчен чудовищной гордыней и беспрестанной аффектацией.

Привыкнув стоять особняком от толпы, чувствовать себя счастливым исключением из общечеловеческого удела, Наполеон рано привык видеть в людях простые орудия своей воли. Вероятно, был искренен, когда говорил, что не желает им зла, но это отнюдь не мешало ему во всеуслышание заявлять о своём презрении к жизни миллионов людей и спокойно жертвовать ими ради своих интересов, военных и политических выгод. Трон его воздвигнут на костях трёх или четырёх миллионов человек, погибших в его войнах, почти половина из которых — французы. В его оправдание можно сказать только то, что столкновение двух Европ — монархической и революционной — было неизбежно, и вряд ли даже такой человек, как он, был в силах предотвратить его. Во всяком случае, французы были благодарны ему уже за то, что он положил конец гражданской войне, унёсшей в могилу отнюдь не меньшее количество жизней.

Со стороны могло показаться, что Наполеон переступил черту добра и зла. Таким его и увидела г-жа де Сталь[78]: «Он не был ни добрым, ни злым, ни милосердным, ни жестоким, в том смысле, как другие люди. Такое существо, не имеющее себе подобного, не могло, собственно, ни внушать, ни испытывать сочувствия; это был больше или меньше, чем человек: его наружность, ум, речи — всё носило на себе печать какой-то чуждой природы».