Эвропатология личности и творчества Льва Толстого - [59]

Вот генез его мистики, вот происхождение его религиозного переворота.

Однажды Толстой высказал ценное признание, которое также подтверждает наше положение о патологическом генезе его религиозного переворота. В воспоминаниях В. А. Абрикосова мы читаем:

"... Лев Николаевич заинтересовался болезнью моей жены и разговор перешел на ту тему, что болезнь может сыграть хорошую роль в жизни человека. Лев Николаевич высказал свое мнение, что болезнь, отрывая человека от светской жизни, полной суеты, помогает ему сосредоточиться, разобраться в своей душе и оглянуться на свою жизнь. Сознаются ошибки, появляются новые запросы, пробуждаются более возвышенные и идеальные стремления и болезнь приводит иногда не только к совершенствованию, но и к перерождению человека. (Разрядка наша). В. А. Абрикосов. Воспоминания его встречи с Толстым в 1885 г. (цитир. по Н. Н. Апостолову "Живой Толстой", 1926 г. ).

Это мнение Толстого "что болезнь приводит иногда не только к совершенствованию, но и к перерождению человека" есть несомненно результат его личного опыта, а потому имеет ценнейшее значение для эвропатологического понимания душевного переворота Толстого и вообще всей его личности. Не переживши лично и не убедившись в справедливости сказанного Толстой не мог бы утверждать такое положение, которое для обывателя звучит парадоксом.

Между прочим, в "Записках сумасшедшего" после описания приступа "Арзамасской тоски" в Москве, у Толстого прорывается такая фраза:

"... Жена требовала, чтоб я лечился. Она говорила, что мои толки о вере, о боге происходили от болезни.

Отсюда следует, что даже для близких ему людей бросалась в глаза патология его религиозных переживаний и религиозного переворота.

i) Прочие формы "погружения"

Среди самых разнообразных форм "погружения", надо отметить здесь еще некоторые другие формы. Для этого отметим здесь следующую особенность восприятия внешнего мира эпилептоидов. Эпилептоид никогда не может воспринимать внешний мир, внешние впечатления без того, чтоб у него не было внедрения подсознательных комплексов, даже там, где он обязательно хочет и стремится быть объективным и реальным. Как инородное тело вклиниваются эти комплексы и тянут его в область подсознательного, делают его крайне субъективным и мешают ему быть реалистом до конца.

Таков и Толстой. Как только он начинает описывать какого-нибудь из своих героев, как тотчас объективное и вполне реальное описание прерывается каким-нибудь "монологом про себя" иди "диалогом про себя".

Эти отступления далеко не соответствуют обычным "лирическим отступлениям" писателей не эпилептоидного типа.

По существу эти отступления "про себя" суть одна из форм "вклинивания" подсознательных комплексов, часто совершенно немотивированных (или слабо мотивированных) ходом данного рассказа. Они появляются как внедрения посторонних подсознательных комплексов не дающих возможности эпилептоиду быть последовательным реалистом до конца рассказа. Такого рода внедрения аналогичны такому же насильственному внедрению комплексов сумеречных переживаний (или прочих эквивалентов). Они также появляются как насильственные интермиссии. В силу диалектического строения психики они суть проявления той же борьбы антагонистов: борьбы между реальным миром эпилептоида и нереальным миром подсознательных комплексов (см. ниже главу о реализме Л. Толстого).

На основании этого мы эти отступления "про себя" рассматриваем как особую форму "погружения".

4. Стиль и техника письма Л. Толстого. Влияние на них эпилептоидных механизмов ""

а) Эпилептоидный характер реализма Толстого

В этой главе обратим внимание на стиль и технику Толстовского письма. Здесь также мы имеем характерные проявления эпилептоидной психики в эпилептоидном творчестве.

Принято считать в критической литературе Толстого реалистом. Однако, его реализм не укладывается в рамки тех реалистов, которым дается это название по праву. Реализм Толстого носит тот своеобразный характер, который присущ писателям с эпилептоидной установкой психики. Вернее, можно было бы говорить о стиле Толстого, как о стиле "психологического реализма" в эпилептоидном преломлении или короче: о стиле "эпилептоидного психологизма". Восприятия внешнего мира у эпилептоида вовсе не так реальны, как это, например, у циклоидных личностей с действительно реальным мироощущением. Эпилептоидная личность всегда одержима той или иной формой психической диссоциации. Постоянная напряженность и страх потерять свое "тело", свою "физиологию": или же тот же страх потерять сознание, постоянная изменчивость этого сознания в ее эквивалентах (грезоподобное, сумеречное состояние, "остановка жизни", психические "провалы", экстатические и ауральные переживания и пр. и пр. ) -- все это вырабатывает у эпилептоида заостренное внимание и к реальному и, в равной мере, к нереальному, к физическому и к метафизическому; или он чувствует этот физический, реальный мир обостренно или обратно, он цепляется как утопающий за свои ауральные переживания, которые он также чувствует обостренно. Находясь в таком неустойчивом мироощущении, он потому или "слишком" реалист или "слишком метафизичен". Чаще всего та и другая установка переплетаются между собой: то он во власти "чересчур" реального, то во власти "чересчур" нереального. Реальные переживания эпилептоид любит описывать в стремлении компенсировать свое чувство малоценности, а чувство малоценности вырабатывается у него постоянным страхом потерять реальное мироощущение во время частых "погружений". Он всегда цепко хватается за всякую реальную мелочь доказывающую ему, что он реально существует, как все другие, чтоб убедить себя и других в своей полноценности.