Европа в пляске смерти - [10]

Желая лучше ориентироваться внутри, я обратился к сторожу. В ливрее и треуголке, этот не старый еще человек, нацепив очки на конец носа, читал что-то посреди церкви. Он неохотно согласился пройтись со мною. Но когда по некоторым замечаниям понял, как я люблю его собор, оживился и преобразился. Он оказался неисчерпаем. Сдвинув треуголку на затылок, с чисто галльской живостью сыпал он историческими сведениями, артистическими замечаниями, археологическими пояснениями. Я знаю, эти люди всегда обладают некоторой эрудицией. Но по памяти, по-попугайски. Этот был настоящий ученый своего храма. Его глаза блестели, когда он ласкал ими очаровательных женщин могил, чистые образчики раннего Возрождения, каких и в Италии мало сыщешь. Он долго не мог оторваться от характерной головы младшего Амбуаза³¹ работы великого мастера. Тут он бросил замечание: «Он живет, живет! Он прочнее и живее нас с вами». Он радовался моему восхищению. Когда я поразился блистательной чистотой рисунка на одном камне конца XIII века, он сказал: «Однако, заметьте, — это лицо в trois quart? Перспектива грешит. — И добавил успокоительно: — Есть две правды в рисовании: одна правда согласования с миром вне нас, вторая правда согласования со стилем, т. е. нашею душой».

Тут он остановился перед другой могилой и окончательно меня удивил: «Мосье Мале, лучший иконограф века, считает эту могилу гробом епископа Мориса, а внизу изображен синод! Какая ошибка! Я четыре года работаю над этим камнем, я передам вскоре мемуар хранителю музея в Руане — мемуар решающий. Синод! Где вы видели членов синода с сияниями над головами? А это? Ведь это сияние? Присмотритесь. Для меня это Христос и апостолы. Но почему фигур одиннадцать? Вот тут-то и главное! Их одиннадцать, потому что камень укорочен. По апостолу с каждой стороны отсечено. А? Вы догадываетесь? Это чужой камень, его искусственно вдвинули в эту нишу: он не входил — его урезали. С этой стороны он вошел плотно, а здесь выдается. Епископ Морис! Но это же камень XII века! Почему? А потому что в XIII веке апостолов изображают каждого с орудием их мученичества. Здесь они с книгами. Евангелисты — с книгами, двое — Матвей и Иоанн! — Он торжествующе смеялся. — Видите ли, надо время, чтобы изучить собор. Я здесь 11 лет, и я начинаю его знать».

Провожая меня, он воскликнул: «И вот придут боши (немцы), разрушат всю эту красоту!..». Он смотрел на меня с ужасом. «Нет, нет! Теперь уж им не позволят!» — воскликнул я, и мы пожали друг другу руки.

Во всем этом, я знаю, было с его стороны немножко позы. Француз без позы не может… Но пойдите, поищите в стороже храма страны с молодой культурой столько вкуса, интереса, тонкости понимания!

Милая Франция, ты, как Руанский собор, так разноречива, разнолика в веках! Ты одна сумела все спаять неразрывно в единство чудной, несравненной биографии твоей нации. Прошлое живо в тебе, как нигде. Да пошлет тебе судьба столь же великое будущее!

«Киевская мысль», 24 ноября 1914 г.

В Гавре

И Руан, и Гавр более оживлены, чем даже обыкновенно. Сам по себе Гавр большого интереса не представляет. Город этот был основан королем Франциском I³², и даже от той эпохи осталось в нем лишь очень незначительное количество памятников. Весь он новый, коммерческий, довольно безликий, но, по-видимому, богатый и пульсирующий шумной коммерческой жизнью. Ведь надо помнить, что через Гавр совершается четвертая часть всей морской торговли Франции.

Для меня главный интерес представляли поселившиеся здесь бельгийские беглецы. Их встречаешь более или менее повсюду. Далеко не все они имеют работу. Иные живут на оставшиеся сбережения, большинство получают вспомоществование. Благодаря тому что бельгийское правительство имеет в настоящее время своей столицей маленький городок Сент-Андрес, в 20 минутах езды трамваем от Гавра, много бельгийцев, естественно, жмутся к своему королю и своим министрам и в Гавре поэтому их сравнительно больше, чем где бы то ни было.

В общем эти изгнанники нисколько не замкнуты, наоборот, готовы отнестись ко всякому встречному с приветливостью и чрезвычайно охотно рассказывают о своих злоключениях.,

Мне не нужно было даже ссылаться на мою профессию журналиста, чтобы получить сколько угодно сведений для намеченной мною анкеты. Я не хочу поэтому без разбору передавать множество большею частью унылых, по временам страшных и изредка слегка юмористических картин, которые рисовали передо мною злополучные собеседники. Про эти картины разоренной Бельгии я и без того читал так много и во французских, и в других европейских, и даже, наконец, русских органах, что мне не кажется ценным увеличивать их количество.

Но среди лиц, со мною разговаривавших, попались некоторые, которые дали важные черты для понимания самой психологии бельгийского народа в нынешний момент.

Например, в ресторане средней руки, в который я зашел пообедать, я встретил молодого белокурого бельгийца лет 24, скромно одетого и вообще несколько застенчивого. Хозяйка ресторана была с ним по-матерински любезна и несколько раз дала понять остальным присутствующим, что молодой человек — бельгийский изгнанник. Я сейчас же познакомился с ним, и мы разговорились за послеобеденным кофе.