Европа-45. Европа-Запад - [22]

Солдаты взяли термос с ромом, закинули на плечо ранцы из телячьей кожи, а брезент с хлебом потащили прямо по земле. Унтер-офицер тоже был навьючен как мул. За плечами у него висел ранец с консервами, на груди автомат, пояс оттягивали вниз тяжелый парабеллум, шесть запасных магазинов к автомату, противогазная коробка, в которой что-то подозрительно плескалось, и обшитая рыжеватым сукном баклага. Гейнцу достался еще и солидный узел с хлебом.

— Давай помогу, — предложил Арнульф.

— Не беспокойся, дотащу. Показывай лучше, где ты расположился.

— Конечно, не на станции. Не такой я дурак, чтобы ждать, пока на голову упадет бомба. Вон там, за леском, есть симпатичная мыза. Это моя резиденция.

— Ну, если так, — сказал Гейнц, — бери мой узел, хоть ты и фельдфебель. Только не закопти мне хлеб своей конюшней.

— Хочешь знать, откуда этот дурацкий запах? — спросил Арнульф.

— Если интересно — давай.

— Только смотри, никому ни слова.

— Говори, говори, в абвер[4]не донесу.

— Вот видишь тот эшелон на крайнем пути?Видишь две гондолы в хвосте?

— Ну и что?

— Четырехосные русские гондолы, по шестьдесят тонн в каждой.

— Ив тех гондолах золото?

— Золото, только конское.

— Конское? — удивился унтер-офицер.

— Ну да, конский навоз.

— Вы отбили эти гондолы у русских?

— Вагоны, правда, в свое время были захвачены у русских, но навоз собирала моя трофейная команда.

— Навоз?

— От самого Каунаса.

— И это в то самое время, когда мы удирали как зайцы? Когда тысячи наших солдат гибли за великую Германию?

— Навоз тоже для великой Германии, — усмехнулся фельдфебель.

Они подошли к вагонам. На первой гондоле под металлической сеткой белела бумага Гейнц наклонился и прочтал: «Станция отправления — Шештокай, станция назначения — Дельбрюк. Адресат: барон фон Кюммель».

— Послушай, — почти шепотом проговорил Гейнц, — это тот самый Дельбрюк? Наш Дельбрюк?

— А ты думал!

— И там, в то время как я издыхаю в окопах, сидит какой-то барон фон Кюммель и трофейные команды собирают навоз для удобрения его полей?

— Так, наверно, и есть,— согласился фельдфебель.— Этот Кюммель не только барон. Он еще и группенфюрер войск СС и личный друг Гиммлера, и сам фюрер очень высокого мнения о нем, и еще там что-то, черт знает что...— сказал, пугливо озираясь, Арнульф.

— Откуда у тебя эта идиотская привычка оглядываться? — не выдержал Гейнц.

— У нас в дивизии, в абвере, работает племянник этого фон Кюммеля,— пояснил фельдфебель,— и если он услышит хоть слово о своем дядюшке...

— А может, ты врешь,— снова начал унтер-офицер.— Может, этот навоз здесь для маскировки — чтоб обмануть русских, продемонстрировать нашу уверенность, наше спокойствие или еще что-нибудь?

— Эшелон отправляется сегодня, как только стемнеет. Днем приказано держать его здесь, в тупике. Русские не догадываются, что на Шештокае стоят вагоны с заводским оборудованием, вывезенным из Вильнюса.

— И с навозом...— подсказал Гейнц.

— Навоз их не интересует.

— Я вижу, ты, дорогой, совсем утратил чувство юмора.— Гейнц сочувственно похлопал Арнульфа по плечу.— Русских не интересует навоз? А почему он должен интересовать меня, унтер-офицера Гейнца Корна? Почему я должен драться за какой-то Шештокай, отстаивать две гондолы лошадиного навоза?

— Можешь не драться,— пожал плечами Арнульф,— все равно, если русские захватят Мариамполе или узловую станцию Казлу-Руда, этот Шештокай можно будет выбросить собаке под хвост. Поэтому начальство и спешит. Мои ребята валяются без задних ног после этого навоза. Слава богу, задание выполнено. Сегодня отправляем эшелон.

— Ну, ну,— буркнул Гейнц,— хватит об этом. Где твоя мыза? Дождусь я сегодня водки?

Хутор, где остановился Арнульф, лежал неподалеку от станции, в тихой котловине, за зеленой шеренгой старых деревьев. Деревянный дом со стеклянной верандой и мезонином приветливо выглядывал из кустов сирени, улыбался солнцу, поблескивал стеклами, манил домашним затишьем, обещал прохладу и покой тому, кто устал в далекой дороге.

— Можно подумать, что нас ждут здесь за накрытым столом,— вздохнул Гейнц.

— Хозяева удрали. Мои солдаты спят в погребе. Дом пустой,— пояснил Арнульф.— Я в нем тоже не сижу: знаешь, как-то не по себе. Все кажется, что вот придет настоящий хозяин и попросит тебя ко всем чертям.

— Попросит? — засмеялся унтер-офицер.— Ты не совсем точно высказываешься, Арнульф! Вытурит в три шеи! Разорвет тебя на куски, сожжет и пепел по ветру развеет! Вот! И правильно сделает.

— В сорок первом ты так не думал...

— Не думать нас учили вместе с тобой.

— Я часто вспоминаю Ремарка. Помнишь, у него есть фраза: «Нас дрессировали к отваге, как цирковых коней».

— Я уже ничего не помню. Я забыл даже, как пахнут волосы моей жены.

— О-о, твоя Дорис сложена феноменально! Представляю, как ты мечтаешь о ней ночами.

— Ты просто дурачок.

— Благодарю за комплимент.

— Знаешь что,— сказал Гейнц.— Хватит нам с тобой кощунствовать. Где водка?

— Один момент. Устраивайся в этой комнате, я сейчас.

Они вошли в большую комнату со старинной резной литовской мебелью из некрашеного дерева. Низкий потолок пересекала толстая балка, грани ее были расписаны грубым орнаментом. Толстоногий стол, стулья с высокими спинками, скамьи у стен — все поражало своей суровой красотой, прочностью, чистотой.