Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [30]

Комиссия меня удивила тем, что явно состояла из неформалов, хотя ровно ее половина носила униформу. Синюю. Достаточно отметить, что все они сидели вокруг большого круглого стола, за который усадили и меня. Как равного.

Мерлины хреновы…

Меня представил Туровский, комиссия представилась сама.

— Профессор психиатрии Сигалов Семен Михайлович, — коротко поклонился не вставая. — Психолог-марксист. Ученик самого Залкинда.

Последняя фраза носителя ромбов в петлицах была сказана с особой гордостью.

— Кандидат медицинских наук Ципинюк Абрам Израилевич, — кивнул небрежно несколько вбок бритый обладатель кудрявой шевелюры ''а ля Мехлис''.

По званиям они не представились, хотя Сигалов в голубых петлицах синего френча носил по два ромба, а Ципинюк по три шпалы. Только эти ромбы-шпалы были не красной эмали как в армии, а синей.

— Доктор психологических наук, член-корреспондент Пешнёв Роман Аронович, — привстал слегка седой, коротко стриженый с бородкой ''а ля Троцкий'' и орденом Трудового красного знамени на широком лацкане серого цивильного пиджака из-под которого выглядывал вязаный галстук в горизонтальную полоску.

Последний же взял на себя труд представить даму. Молодую девушку в их компании фавнов в возрасте. Коротко стриженую сероглазую светлую шатенку с лицом Нефертити из соседнего двора, невысокую и стройную… до жалости. Про такую грудь говорят, что ''прыщики надо прижигать''.

— А это моя аспирантка из Ташкента Капитолина Подчуфарова. Сегодня она при нас исполняет функцию секретаря и ассистента. Мы с ней в данной комиссии фигуры приглашенные. Из Академии наук. Для объективности.

Девушка сделала мне глазки.

Я сделал глазки ей.

Оценив друг друга невысоко, наши глазки разошлись и сделали круг по присутствующим, уставились снова на доктора Туровского, который к этому времени начал что-то читать про меня, естественно, ради которого все тут и собрались. Читал он четко, но не совсем мне понятное, а часто и вовсе невнятное на их врачебном жаргоне. Русские слова присутствовали в его речи только для связки предложений.

По кивку ученого-орденоносца аспирантка резво вскочила и у приставного к стене столика стала готовить чай на всю компанию. Ноги у нее тоже были не фонтан, тонкие, а еще говорят что: ''Ташкент — город хлебный''

Зашумел включенный электрический чайник с исцарапанными алюминиевыми боками.

По комнате поплыл запах свежезарезанного лимона.

Стучали сушки, высыпаясь из бумажного пакета на тарелку.

Это настраивало.

Отбарабанив доклад, доктор Туровский отпросился у комиссии отпустить его ''к пациентам''.

— Конечно. Конечно, Соломон Иосифович, — рассыпался бисером Сигалов, — мы вам весьма благодарны за столь подробное изложение рассматриваемого случая. Вы можете быть свободны.

Сигалова никто мне не представлял как главного, как председателя сего уважаемого ученого собрания. Но все же… два ромба — это два ромба. Генеральский чин, хоть и обзывается ''старший майор''. А институт Сербского как я уже понял ведомство всесильного наркомата внутренних дел.

Когда за доктором Туровским закрылась дверь, орденоносец Пешнёв заявил.

— Все же нагнал Соломон официальщины. Хорошо хоть протоколировать это все не нужно было. Бумаги, которые он оставил Капочка в укладочку подошьет и все дела… Но разрядить обстановочку… более чем… Не находите?

О! Это уже ко мне обращение. Чуть не зевнул.

— Нахожу, — брякнул я от неожиданности.

— Ну, так расскажите нам анекдот, — улыбнулся академик,

— Какой? — испугался я, так как уже знал, что за антисоветский анекдот можно на ровном месте схлопотать пять лет лагерей. А вот всех тонкостей антисоветчины я еще не усвоил.

— Желательно свежий, — кивнул мне Ципинюк. — Или… Если нет свежачка, то свой любимый. Есть такой?

— Ну-у-у-у… — растерялся я в потугах выбора.

Тут промахнуться нельзя. Сидят такие благостные, улыбчивые, прямо друзья мои лепшие… а на самом деле официальная комиссия из НКВД с неясными полномочиями и непонятным исходом.

Политические анекдоты сразу отпадают — я себе не враг. Пошлые очень даже возможны, но с нами дама… Так что обойдемся без поручика Ржевского, тем более что кино такое вроде бы еще не сняли. Вроде как оно послевоенное. Хрен его мама знает, что им надо? Все же, наверное, желательно и без матерочков. А жаль. Сильно сужает поляну.

— Слушайте, — начал я рассказывать, выдавливая слова с кержачским акцентом на букву ''О''. — Сидят два чолдона на речке. Рыбу удят. Один другому вдруг говорит с обидой.

— Бают, Ваньша, что ты к моей Машке бегаш. Нехорошо это.

Второй чалдон досмолил самокрутку, затоптал ее неторопливо в дерн и отвечает.

— Вот ты, Гриньша, баешь, что это нехорошо. Машка же твоя утверждат, что хорошо. Хрен поймешь вас, Ивановых.

— Нельзя же так, предупреждать надо, — звонко перекричала аспирантка дружный смех ученых мужей. — Я чуть свежую заварку не пролила.

— Однако обстановка разрядилась как по заказу, — заявил Ципинюк, — Будете отрицать?

— Не буду. Я еще хочу. Только сначала стол накрою. И чаю попью. — И повернувшись ко мне, девушка предложила. — А вы пока чай пьете, подумайте, что будете в другой раз рассказывать. Желательно что-то близко к авиации. Не может быть, чтобы вы авиационных анекдотов не знали.