Еврейский автомобиль - [11]

Коренастый стоял в зале и вопил: «Тревога!» Мы, расталкивая друг друга, построились, и едва успели построиться, как началось: пройдя мимо часовых у дверей и сквозь караул в коридоре, в зал вошел лейтенант полиции — чех, маленький, сухощавый человек, и с ним двое пожилых полицейских. Мы сжимали оружие в руках и дрожали от боевого задора, а коренастый выступил вперед и пошел навстречу чешскому полицейскому, покачивая в руках железную гантель. Чешский офицер приложил руку к фуражке и сказал:

— Пожелаю доброго вечера господам.

Коренастый поднял железную гантель на уровень груди. Я затрепетал.

— Чем благоволят господа здесь заниматься? — спросил лейтенант.

— Гимнастикой, — хрипло ответил коренастый.

Кровь застучала у меня в висках, сейчас прозвучит приказ ринуться на врага!

— Это весьма полезно для здоровья, — сказал лейтенант, — поднял левую руку и слегка засучил рукав, — очень полезно, — повторил он и засучил рукав сильнее. Улыбаясь, он в третий раз повторил, что гимнастика полезна для здоровья, и прибавил, глядя на ручные часы, что он не станет мешать господам и сейчас уйдет, но он хотел бы напомнить (и здесь он поднес свои часы к глазам коренастого), что уже четверть восьмого, а в восемь часов, не правда ли, комендантский час, ведь в городе объявлено осадное положение. Некоторым господам предстоит неблизкий путь домой, и не хотелось бы, чтобы им пришлось бежать бегом. Он снова надвинул рукав на часы, поднял руку к фуражке и повернулся, сказав при этом: «Пожелаем господам приятно провести время!», и преспокойно вышел за дверь. Оба полицейских, не торопясь, последовали за ним. Мы тупо уставились друг на друга. То, что здесь сейчас произошло, было невероятно. Это был мираж, видение, призрак, мы глядели друг на друга беспомощно и растерянно, потом мы уставились на своих начальников. Что произошло дальше, я помню плохо, помню только, что все пошло очень быстро и что коренастый произнес что-то вроде «боевое задание выполнено» и «наш день еще придет» и «атака отбита». Я помню, что потом я бросил булаву и быстро помчался домой, потому что путь у меня был не близкий.

На следующий день мы услышали сообщение радиостанции «Германия» о новом ужасном кровавом злодеянии чешско-еврейско-марксистской банды убийц: орда озверевших полицейских, услышали мы, ворвалась в рейхенбергский спортзал, набросилась на беззащитных детей-школьников, занимавшихся гимнастикой, и, попирая право каждого народа на самоопределение, презрев элементарные нормы морали, бесчеловечно измывалась над юношами, которые героически защищались. Есть убитые, много раненых, сообщало радио. Кровь ручьями текла по полу гимнастического зала, отчаянные вопли детей взывали к небесам, пронзительные крики горланящего красного сброда смешивались с четкими командами героических защитников зала. Германский рейх, как великая держава, не может больше мириться со зверствами, которым подвергаются немецкие братья и сестры по ту сторону границы.

Я слушал это сообщение, которое закончилось звуками Эгерландского марша, вместе с Карли в моей комнатке у фрау Вацлавек на Габлонцской улице. Мы слушали это сообщение и знали, что каждое слово в нем ложь, и все же мы слушали его с горящими глазами, и нам и в голову не приходило назвать это сообщение ложью.

— Ну, парень, я тебе доложу, малютка Геббельс знает толк в пропаганде, — сказал Карли, командир нашей ударной команды, мой фюрер, и пнул меня в бок, — такой пропаганды еще свет не видел, это и вправду грандиозно! — А Эгерландский марш все звучал. — Ни одно государство, кроме рейха, не способно вести такую пропаганду, — сказал Карли.

Я кивнул. Он был прав.

Несколько дней спустя главы правительств Англии, Франции, Италии и Германии подписали в Мюнхене соглашение о разделе Чехословакии.

Спуск с гор

Октябрь 1938 года, оккупация Судетской области.

В начале с гор спустился слух, он мгновенно, как вспышка молнии, вспыхнул во всех прокуренных распивочных. Округ, куда входит наш городок, не будет присоединен к рейху, он останется в пределах новой Чехословакии, потому что все деревни вокруг населены чехами, — вот что гласил ужаеныи слух. Этот слух взбудоражил нас.

— Раз эти дураки, англичане и французы, не хотят вернуть нас в наш рейх, мы сделаем это сами! — закричал мой отец, когда слух достиг трактира «У Рюбецаля». Он так стукнул кулаком по столу, что зазвенели пивные кружки. Мы сидели в трактире «У Рюбецаля» — в эти дни все сидели в своих любимых кабачках и обсуждали политическую обстановку. И мы тоже сидели «У Рюбецаля» возле рыночной площади и тоже обсуждали политическую обстановку.

А она выглядела скверно: по Мюнхенскому соглашению почти вся Судетская область уже отошла к рейху, только наш городок и соседние деревни в Исполиновых горах остались неприсоединенными, а теперь пронесся слух, что нас вообще не присоединят.

— Раз эти французы и англичане такие дураки, мы сами себя освободим! — закричал мой отец. Он стукнул кулаком по столу, и все, кто сидел и пил пиво в трактире «У Рюбецаля», заорали: «Браво!», «Свобода!», «К оружию!» Мы пили пиво и кюммель и пели хором: «Исполиновы горы — германские горы». И тут вдруг в трактир ворвался крестьянин Донт — его усадьба лежала высоко в горах — и крикнул, чтобы мы скорее бежали на улицу: чехи уходят! Значит, все-таки уходят! Мы выбежали из трактира. С гор спускались чешские солдаты.