Еврейские скрижали и русские вериги - [5]

Я не помню ничего о нашей переписке. Зато я прекрасно помню тот весенний день, когда неожиданно в мой дом на берегу моря "ворвалась" светловолосая, голубоглазая девушка. Веселая словоохотливая хохотушка. Лишь тогда я понял, что это и есть "аноним" из херсонских степей, и мы в миг подружились, словно были знакомы много лет[38].

Откомментировать этот мемуар помогают архивные документы и забытые газетные публикации:

...из некоего городка Херсонской области -

это Вознесенск на Азовском море, о чем свидетельствуют адреса писем М.Б. Бернштейна.

...в альманахе Бялика "Кнес<с>ет" -

собранный Х.Н. Бяликом в годы Первой мировой войны альманах "Кнессет" увидел свет в Одессе в 1917 году, сразу после Февральской революции, когда стало возможным выпускать книги на иврите.

...перевод своего стихотворения "Сидон"... -

написанное на иврите стихотворение Фихмана "Сидон" в переводе Рахели было опубликовано в одесском сионистском еженедельнике "Еврейская мысль" (№ 51-52, от 27 декабря 1918 года). Поскольку "Еврейская мысль" стала библиографической редкостью, а напечатанный в 1918 году перевод забыт, хочется воспроизвести его заново:

ИЗ ЯКОВА ФИХМАНА

СИДОН

На город глядел я. В полуденный зной

Он с моря казался виденьем, мечтой.

Сквозь дымку лазури из чащи садов

Не слышалось эхо ничьих голосов.

Как будто забыт до предела времен

У древнего моря раскинулся он.

Лишь мирт зеленел и темнел кипарис,

Верхушек багряных виднелся абрис,

Да желтые ветви мимозы одне

Являлися взору в той сказке-стране.

Ноги человека не видно следа!

И только скитальцам морским иногда

Шлет тайные знаки загадочный град

В венке огневеющем снежных громад:

"О, помни в холодной отчизне твоей,

Что все еще здесь я за гранью морей!"

* * *

Там город безмолвья в сиянии дня

Далекими чарами нежил меня.

И долго глядел я, и жаждал душой

Земли заповедной коснуться ногой;

Но медленно путь свой направив вперед,

От грезы-страны отошел пароход,

С тех пор и живет она в сердце моем

Усладою тайною, радостным сном

Сияя над бездной бессонных ночей:

"Я здесь, как и прежде, за гранью морей!"

Рахиль Блювштейн

...фрагменты оригинальной прозы... - опубликованный в "Еврейской мысли" (№ 39/40 от 27 сентября 1918 года, кол. 47-48) очерк Рахели о Палестине - русское слово о Стране Израиля[39]:

У ОЗЕРА

(Из воспоминаний кинеретянки)

Мы вставали до зари. Так рано, что казалось: мгновеньем раньше и застали бы ночь врасплох, подглядели бы, подслушали ее ночные тайны. Первый взгляд - озеру. Оно спало в этот час и чуть серело в рамке сизых, тоже сонных гор.

Один берег - наш, где каждый камешек знаком. Справа, ближе к Иордану, он подымается невысоким холмом, и сколько алого маку, пестрых анемон, желтых одуванчиков празднуют на его склонах свою единственную весну! Слева, где земля ровнее, растет маленькая пальма, под которой, бывало, мечтаешь часами; одинокая, маленькая пальма, неведомо как поднявшая здесь свою венчанную голову. Там, дальше в Тивериаде, заросли олеандров, могучая, нарядная растительность, подчеркивающая щедрость юга. Другой берег - чужой, далекий. Вся ширь Генисаретского озера легла между нами и им. Высятся горы Харана, серые поутру, сиреневые днем, багряные на закате. Влекут к себе, как все потустороннее. Помню, лунной летней ночью наши лодки врезались в песок "другой стороны". Мы ступали по земле, хранящей следы ног праотца Авраама, слушали эхо, когда-то повторившее вещие слова Господни: "Wа-agаdla shmeha", взбирались на зубчатые утесы и глядели вниз в узкие ущелья, где родники поили студеной водой корни старых-старых рожковых деревьев.

Не странно ли, что нам - евреям - ставят в укор жестокость, рассудочность, серьезность в плохом смысле слова - нам, сберегшим в душе для тысячелетий видение, воспоминание, грезу о грезе?!

Как проходил день в "Кинерете"? Заря занималась, когда мы брались за работу. Нас было четырнадцать. Мозолистые руки, босые, загорелые, исцарапанные ноги, задорные девичьи лица, горячие сердца. Воздух кругом звенел от наших песен, говора и смеха. Заступы мелькали в воздухе без устали. На минутку остановишься, утрешь потный лоб краем "кефии"[40]и бросишь любовный взгляд на озеро. Какое оно было благостное. Голубое, голубое, невыразимо голубое, веющее миром, врачующее душу. Кое-где виднелись крылатые рыбачьи барки, скоро задымит крохотный катер, что раз в день перевозит пассажиров из Семаха в Тивериаду.

В полдень мы возвращались на ферму, и озеро было с нами; голубое око заглядывало в окна столовой, голубое око родимой земли.

Чем скуднее была трапеза, тем веселее звучали молодые голоса. Благоденствия мы боялись превыше всего. Мы жаждали жертвы, мученичества, вериг, которыми мы гремели бы во славу ее - родины - святого имени.

Помню, сажали эвкалипты на болотистом участке, в том месте, где Иордан прощается с Кинеретом и мчится на юг, пенясь по камням и заливая низкие берега. Опасно в продолжение целого дня дышать миазмами, и не одна из нас дрожала потом в лихорадке на своем убогом ложе. Но ни одну из нас ни на минуту не оставляло чувство признательности судьбе и работалось почти вдохновенно.