Еврейские народные сказки. Том III. Сказки евреев арабских стран - [139]

Однажды он увидел, как мимо проезжает принцесса в карете, и сказал своему старшему другу, сыну пастуха, что хочет на ней жениться. Тогда старший из друзей пошел к королю, принес ему подарки и попросил руки его дочери. Король согласился, и его дочь вышла замуж за сына рыбака. А тот иногда забывался и говорил, что его отец — рыбак, но старший друг каждый раз поправлял его:

— Он имеет в виду, что его отец, король, очень любил рыбачить.

Так он защищал своего младшего друга и рассказывал о нем истории, как будто тот принц.

Спустя несколько лет у сына рыбака родились дети: мальчики и девочки, и он захотел вернуться к отцу. Его друг, сын пастуха, сказал ему:

— Помнишь, у нас с тобой был уговор, что мы будем все делить поровну. Я хочу половину того, что у тебя есть.

Сын рыбака согласился и начал делить все, что у него было. Когда они дошли до жены, принцессы, сын пастуха хотел поделить и ее надвое, но сын рыбака взмолился: пусть забирает себе все, а ему оставит жену. Тогда сын пастуха открыл ему тайну: он не кто иной, как перерождение той рыбы, которую сын рыбака спас от смерти и бросил обратно в воду.

КОММЕНТАРИЙ К СКАЗКЕ 45 (ИФА 5858)

Рассказано Саадом Мусари, учеником седьмого класса, родом из Египта, Илане Коген Зогар в 1964 г.

Культурный, исторический и литературный контекст

Волшебные сказки про зверей появляются в еврейской нарративной традиции достаточно поздно. Во-первых, животные были действующими лицами притч. В Библии есть только один явный пример использования такого рода притчи, когда пророк Нафан укоряет царя Давида за то, что тот отнял Вирсавию у Ури-хеттянина, и рассказывает ему историю о бедняке, у которого была одна-единственная овечка (2 Цар. 12:1–6).

В раввинистической литературе притча с участием животных становится вполне канонической литературной формой, к которой обращаются такие мудрецы, как Гиллель Старший (I в.н. э.), р. Йоханан б. Заккай (I в.н. э.) и р. Меир (II в.н. э.) (Софрим 17:9; ВТ, Сукка 28а, Бава Батра 38Ь, 134а). Мудрецы знали о сказках про животных и рассказывали их, особенно в непростых политических ситуациях. Как повествуют более поздние источники, р. Йегошуа б. Ханания (I–II вв. н. э.) успокаивал разъяренную толпу, выступавшую против императора Адриана, который не выполнил свое обещание отстроить заново Храм, именно с помощью басни Эзопа «Волк и цапля» (МР, Берешит 579–580, гл. 64:10). Р. Акива (II в.н. э.) рассказывал басню о лисе и рыбе, иллюстрируя тем самым привязанность евреев к Торе (ВТ, Брахот 61b). В раввинистической литературе встречаются и другие басни, где действующими лицами являются животные: «Успокоение льва» (МР, Берешит 720, гл. 78:7), «Осел — сборщик налогов» (Ялкут Шимони, Шмот 182), «Речь лисы на львином пиру» (МР, Эсф. 7:3) и «Нужно выпустить воздух» («Лиса и вздутый живот») (МР, Когелет 154–155, гл. 5:5, ст. 14).

В Средние века и в эпоху Возрождения басни про животных и другие басни, принадлежащие к европейской эзоповой традиции, собирались в антологии. Первая такая антология была создана р. Берахией б. Натронаем га-Накданом из Нормандии (ХII-ХIII вв.), и его примеру последовали многие другие.

В отличие от басен, этическая ценность которых понимается при переводе их на язык социальной ситуации, моралистическим историям присуща этическая дилемма, которая встроена в нарратив. В таких историях животные фигурируют редко, и то только в общении с людьми. Моралистические истории, в которых наряду с людьми действуют животные, появляются в еврейской традиции начиная с периода Мишны и Талмуда. Часто они представляют собой интерпретацию библейского стиха или истории, которые подтверждают ту или иную заповедь. Некоторые из этих историй — хорошо известные фольклорные сюжеты, характерные для многих традиций (ИТ, Дмай 1:3; ВТ, Таанит 24а).

Вероятно, волшебные истории про животных рассказывались в еврейских общинах с давних времен и из поколения в поколение, однако записаны они были не так давно. В этих историях персонажи-животные, как правило (хотя бывают исключения), принадлежат к трем категориям, каждая из которых связана с определенным жанром: в баснях обычно действуют дикие звери, в моралистических историях — домашние животные, в волшебных сказках — создания из подземного мира или других областей, где люди не живут (подземные норы, моря). Змеи приносят волшебное золото, а рыбы, как в данной сказке, магическим образом вознаграждают тех, кто спасает им жизнь.

Сказка завершается признанием сына пастуха о том, кто он на самом деле: мотив *Е665 «Перерождение: из рыбы в человека» является нарративной функцией, которая не была известна ни протагонисту, ни слушателям. В каббале, еврейском мистическом учении, представление о перерождении души — гилгуле — было крайне важным (см. сказку ИФА 2634, т. 1, № 22), однако большей частью там речь шла о том, что душа одного человека перерождается в другом человеке или, в качестве наказания, в животном. Перерождение животного или рыбы в человека — это редкий случай, который чаще встречается в фольклоре, нежели в мистике.

Когда старший друг раскрывает, кто он есть на самом деле, это полностью изменяет всю нарративную перспективу, как будто сказку рассказали заново, только с точки зрения другого персонажа, что создает причинно-следственную связь между событиями, которые казались случайными. Такое развитие сюжета присутствует еще в двух сказках ИФА — 12280 (наст. т., № 30) и 12079 (наст. т., № 54); вместе они демонстрируют три вида волшебных помощников: человек, подводное (или подземное) существо и сверхъестественный персонаж. Раскрытие истины о том, кем является персонаж на самом деле, и тем самым обнаружение причин его поведения может изменять жанр истории, превращая ее из вымышленной в назидательную.