Еврейская Атлантида: тайна потерянных колен - [30]

Часть группы отказалась безоговорочно принять установления ортодоксального иудаизма, откололась от ядра секты и растворилась в Перу. Другая, во главе с Виктором Чико, не желая более скрывать свои убеждения и вести отшельнический образ жизни, вернулась в «большой мир» – в Кахимарку. Большинство также оставили джунгли, но не пожелали жить среди своих бывших единоверцев-католиков – и поселились в заброшенном маленьком селении Эль-Мильгаро, расположенном всего в восьми километрах от Кахимарки. Если говорить об элементарных удобствах, то трудно было найти что-нибудь менее приспособленное для цивилизованной жизни, чем эта индейская деревушка. Здесь не было ни электричества, ни водопровода, сообщение с городом сводилось к минимуму, а о такой роскоши, как почта и телеграф, вообще говорить не приходилось.

Впрочем, Сегундо Вильнуэву и его сподвижников испытания не пугали, а общения с внешним миром они не искали. Напротив, в них росла убежденность, что, преодолевая трудности, они еще больше закаляют свою веру. Все свои силы они направляли не столько на создание комфортных для себя условий, сколько на изучение иудаизма. Спустя несколько лет после их прибытия в Эль-Мильгаро там появилась синагога. Выстроенная без всякой помощи со стороны, она стала предметом гордости маленькой общины, но не спасла ее от дальнейшего раскола.

Спустя некоторое время брат Сегундо – Оливьеро отправился с несколькими десятками человек в Лиму и основал там крохотную общину. Оливьеро уже мечтал о чем-то большем, чем формальный переход в еврейство. Его наивысшей целью была репатриация в Израиль. А для этого ему надо было выйти на израильских раввинов и чиновников. С помощью все того же Бен-Хамо, восторженно пестовавшего своих подопечных, Оливьеро установил связь с израильским посольством в Лиме.

Но прерогатива выступать перед израильтянами в качестве представителя общины выпала не Оливьеро, а уже упомянутому выше Виктору Чико из Кахимарки. Пока Сегундо Вильнуэва возводил синагогу в Эль-Мильгаро, а его брат завязывал знакомства с израильскими раввинами и дипломатами, Виктор Чико, преодолевая неприязнь жителей Кахимарки, сумел создать общину в триста человек и не без основания заявил о своем праве выступать от имени всех иудействующих перуанцев. В 1981 году он как полномочный посол общины и ее лидер отправился в Иерусалим. Вернулся Чико с восторженными рассказами, фотографиями израильских синагог, песнями и видеокассетами. С этого момента вопрос о репатриации «сынов Моисея» в Землю Обетованную был решен.

А пока что в общине выросло уже второе поколение молодых людей, и их решимость и желание стать подлинными евреями, то есть пройти гиюр, были не меньшими, чем у их отцов. Иегошуа Вильнуэва, сын Сегундо, прожив несколько лет в еврейской общине в Лиме, в совершенстве изучил иврит, а также религиозный уклад и установления иудаизма. Он уже ничем не отличался от религиозных евреев, живущих по всему миру – от Лимы до квартала Меа-Шеарим в Иерусалиме. Иегошуа Вильнуэва научился читать молитвы, накладывать тфилин и укреплять мезузы на дверных косяках. Он знал все галахические предписания и обучил им сначала своих близких, а затем и остальных членов общины. «Сынам Моисея» не хватало лишь «пустяка» – стать, наконец, евреями не только фактически, но и формально.

Израильские раввины между тем с некоторым сомнением относились к идее перевода «еврействующих перуанцев» в иудаизм. Предприятие это казалось оправданным с точки зрения религиозной, но при этом рискованным с точки зрения государственной. Сомнения раввинов сводились к одному простому и совершенно не связанному с религией вопросу: не последуют ли примеру семей Вильнуэвы и Виктора Чико с их несколькими сотнями приверженцев десятки тысяч индейцев Латинской Америки, движимых желанием спастись от нищеты и коррупции, перебравшись в государство относительного социального благополучия, каковым является Израиль?

Решающую роль в судьбе перуанцев сыграл уже упомянутый выше раввин Элиягу Авихайль. Практически в одиночку он сдвинул гору сомнений, бюрократизма и косности.

Летом 1988 года в Перу вылетела группа раввинов для изучения, как они сами определили, «образа жизни общины» и рассмотрения вопроса об их гиюре. Трудно сказать, к каким выводам они пришли бы, не будь в Перу столь же неистового поклонника перуанцев, как Авихайль в Израиле. Раввин Авраам Бен-Хамо сделал все, чтобы привлечь на сторону Бней-Моше духовных лидеров еврейской общины Лимы, и преуспел в этом. Когда ему на подмогу в Перу прибыл раввин Авихайль, лед сомнений израильского религиозного духовенства был сломлен окончательно. С личного согласия главного раввина Израиля Мордехая Элиягу первые одиннадцать семей перуанцев (58 человек) прошли гиюр и спустя несколько месяцев приехали в Израиль.

Во тьме перуанской, или Перст Господень

Холмы Самарии вокруг поселения Алон-Море, возвышающегося над Шхемом, напоминают Гонсалесу Едидие предгорья Кахимарки, где он жил не так уж давно. Простор, безлюдье, редкие деревья, тянущиеся к небу среди камней, жар, идущий от земли днем, и прохлада ночью. Но все это не пробуждает у Гонсалеса ностальгических воспоминаний. Его прошлая жизнь была неотделима от ощущения раздвоенности и незавершенности, непонятного ему самому, но мучительного и беспокойного. Он оставил на своей прежней родине многое, очень многое – родных, друзей, имущество, работу (он был учителем – профессия, весьма уважаемая в Перу), – но обрел корни. Те корни, от которых душа его, как лист, была оторвана когда-то и перенесена на другую землю, где так и смогла прижиться.