Еврей в хорошем смысле этого слова - [4]
А вся разница заключалась в том, что литературу ему преподавала не наша, а другая учительница – Софья Яковлевна Некрасова. И её тоже вся школа звала просто Софой. Софья Яковлевна бы высокой и дородной женщиной, но самыми выразительными в её облике были глаза. В них, как сказал однажды Сёма, была сосредоточена вся столетняя боль еврейского народа (правда, он так сказал про одну из своих младших дочерей, но к Софе это тоже очень подходило). Когда она двигалась по коридору, смолкал шум, баловники затихали, все невольно расступались и только что не кланялись – это шла царственная особа, перед ней благоговели и преклонялись.
Вообще, наверное, школу мы, скорее, любили, ну, или не любили, а гордились, или даже не гордились, а просто были носителями некой общности типа как выпускники Кембриджа, там, или Оксфорда. «Ты где учишься?» – «В сорок второй!» И это звучало и гордо, и престижно, и… вообще. Про нелюбимую школу никто не напишет стихи-частушки, а про нашу были:
Правда, к концу нашей учёбы в этот текст было внесено небольшое изменение. Произошло это после того, как какой-то ухорез покурил под лестницей, а плохо затушенный окурок, видимо, от большого ума, засунул в бочку с остатками нитрокраски. Огня-то большого не было, но дыма, причем ядовито-черного, было столько, как будто подожгли небольшой заводик по производству резиновых изделий. В результате все учащиеся от мала до велика потом отмывали стены на лестничных пролетах с первого этажа до четвертого, а стишки приобрели такой вид:
Глава пятая: про одноклассников и прозвища
Рано или поздно в любом подростковом социуме, а уж тем более в школе, начинают появляться прозвища. Придумываться они могут по-разному. Самое простое – как производная от фамилии или, реже, имени. Например, у нас в классе учился парень по имени Андрей, но из букв его фамилии настолько чётко складывалось – Гоша, что по-другому его уже никто и не называл.
К слову, до того, как попасть в нашу «четверку», я дружил «в тройке», в которую как раз и входил Гоша-Андрюха и еще один мальчик Дима, который уже в то мальчиковое время выглядел очень взросло, лет эдак на 18. Мы, кстати, это обстоятельство частенько использовали во вполне определенных целях, которым, впрочем, будет посвящена отдельная глава.
Другой вариант возникновения прозвища можно назвать «из детства». Классическим литературным примером является Киса Воробьянинов, который имел неосторожность сообщить о своем прозвище товарищу Бендеру. Свой Киса оказался и у нас в классе. Звали его Вадим, и, вспоминая его, мне кажется, что тогда внешне он был сильно похож на актера Дэнни Де Вито в фильме «Близнецы». Тоже небольшого ростика, длинные волосы, суетные манеры и такая же склонность ко всякого рода авантюрам. И вот как-то раз Вадик тоже имел аналогичную неосторожность сказать в приватной беседе с нами, что родные и близкие зовут его Муля. Мы тут же провели лингвистическое расследование, в ходе которого выяснилось следующее: владельцев имени Вадим иногда сокращенно зовут Дима, а нашего еще и ласково – Димуля. Однажды кто-то опустил первые две буквы, и получилось Муля. Излишне говорить, что и все одноклассники тоже стали Вадику «родными и близкими». Надо сказать, что Муля довольно часто говорил необдуманные вещи. Помните об ученике, который на месяц был изгнан химичкой с её уроков за то, что неуважительно высказался о химии как о науке, не имеющей особого практического применения (цитата практически дословная). Это был Муля, ну, а о том, как было вымолено прощение, знает только он сам.
Еще один очень распространенный метод – давать прозвища по каким-то внешним параметрам (про обезьянку Джуди я уже писал). Так вот, двум моим друзьям их прозвища пришли именно этим путем. Придумал их, как вы, наверное, догадываетесь, я. Славика, например, все звали Малышом. Ну, действительно, как еще звать человека, которому до двухметрового роста не хватает всего пяти сантиметров (к слову, сейчас в волейбольном мире также называют Диму Мусэрского, у того, правда, рост побольше – 2.19).
С Сёмой было всё не так просто, но, учитывая его внешнее сходство с грузинами, мною был предложен вариант Кацо (вот так это пишется по-грузински: კაცო и означает обращение к близкому другу). За время учебы это прозвище стало его вторым именем, а может, по большому счету и первым, даже наша «классная» иногда его так называла. Очень важным подтверждением моей, чего уж стесняться, выдающейся придумки был вопрос, который задал наш однокашник с вполне себе грузинской фамилией, заканчивающейся на «-швили»: «Слушай, а Кацо – он грузин или еврей?» – «Сам-то как думаешь?» – спросил я. Тот подумал и сказал: «Нет, всё-таки еврей».
А вот к Аркаше так ничего и не прилипло, даже не знаю почему. Может, потому, что он был практически идеальным, может, его просто боялись. Нет, я-то, конечно, не боялся, просто ничего в голову не приходило, ну не опускаться же до банального прозвища Красавчик. Пацаны бы не поняли, да и Аркаша не одобрил бы, наверное.
