Евреи в тайге - [38]
— Не будет он сегодня говорить. Ежлиб не воскресенье, он бы говорил, а в воскресенье он с утра пьяный.
Старик сел рядом со мной. Немолодой сын почтительно поднес ему стакан, я стал наливать водку. Я лил осторожно, ожидая, что на четверти, ну на половине, ну на трех четвертях старик меня остановит. А он внимательно смотрел, как я лью, и лишь, когда стакан был налит до краев, он удержал меня за локоть:
— Не пролей смотри, мой бравый!
Он поднес стакан к своему громадному рту и выплеснул его туда, как ведро. Закусить нечем было. Дед, все так же держась за стенки, добрался до полатей, достал оттуда маньчжурский табак-горлодер, набил трубку и вернулся ко мне беседовать.
Даром на него старуха говорила: никаких признаков опьянения у старика не было, и рассказывал все он довольно складно — и про то, как из Забайкалья три года путешествовали, и про то, как дикие звери и даже тигры бегали там, где нынче стоит его дом. Очень он сокрушался, что помер недавно Игнашка, товарищ его: тот мог бы больше рассказать. Игнашке было сто шесть лет.
Когда я уходил, старик все приговаривал:
— Ух, ты, мой бравый! Ух, ты, мой удалый! — и, приговаривая, налил себе еще водки из моей баклаги.
Старуха что-то такое сказала ему, вроде того, что, мол, на сегодня довольно бы водку хлебать. Но он так рявкнул на нее, что она испуганно засеменила прочь.
Он говорил густым громыхающим басом, точно гармонь туго растягивали на басах. На прощанье он поцеловал меня, говоря:
— Дай, я тебя в верхушку поцелую.
Он сказал это близко к моей голове, и у меня загудело в ушах.
Крепкий и тугой народ казацкие деды. Правильно сказал венцеловский приятель, что они «кремень и огниво». Как древние дубы, как кедры в три обхвата стоят они посередь жизни; и берегут старину.
2. Деды отмерзают
Мы возвращались с охоты со знакомыми казаками. Ехали верхами. В пути к нам присоединился еще один верховой, — молодой парень-пастух. Было солнечно и хорошо, и парень во все горло пел частушки:
Кто-то из казаков сказал:
— Это ты, парень, однако, брешешь, что чорт не берет. Вполне берет. Зимой видал, что в Екатерино-Никольском со стариком было?
Вот что было зимой: зимой в тайге появился автомобиль.
Страшная телега, свистя, гудя и пыхтя, рванулась от станции Тихонькая Уссурийской железной дороги и побежала на самый Амур. Эта машина появилась с новыми переселенцами, с евреями.
Зима здесь сурова, но малоснежна. Грунт промерзает и делается тверд. Когда тугой таежный мороз перекинул мосты через сумасшедшие речки и вековечные болота, Озет пустил пассажирский автомобиль. Маршрут лежал через казачьи села. Там никогда не видели такой машины. Всполошенное население толпами выбегало на улицы. Бабы крестились, старухи читали псалмы на кончину мира, а чертовская машина гудела и мчалась, смеясь над всем на свете и оставляя позади себя страшный смрад геенны огненной.
Нельзя сказать, чтобы эти первые путешествия были безопасны: от перепуганной темноты можно было ждать всего. Но так устроен мир под солнцем, что жизнь зовет жизнь. Когда первые страхи прошли, то на каждой остановке, в каждой дикой таежной деревне неведомо откуда являлись люди, дремучие люди тайги, с просьбой подвезти их.
Автомобиль, пущенный Озетом главным образом для своих организационных надобностей, сделался доходной статьей. Люди, которые никуда никогда не ездили, потому что — «куда от нас поедешь?», получили потребность передвигаться, сноситься с себе подобными, ездить. У таежных барсуков появились дела. Находились люди, которые предлагали втрое против установленной таксы, никаких денег не жалели, лишь бы скорее доехать. Семьдесят лет мокли в болотах, семьдесят лет не вылезали из тайги и вдруг заторопились, едва показалась возможность наладить человеческую жизнь.
Многим приходилось отказывать. Один был, однако, человек, которому шофер отказать не смог. Это — старый казак в Екатерино-Никольском. Ему сто шесть лет. Он пришел сюда с Муравьевым-Амурским семьдесят лет тому назад из Забайкалья с первыми новоселами. Он провел в пути три года.
Старика усадили на машину. Он вздрогнул, когда она рванулась, и стал что-то беззвучно шептать про себя, — должно быть, молитву. Его повезли по всей деревне. Когда прогулка кончилась, дед вышел, покачиваясь. Он потряс еврею-шоферу руку и сказал:
— Таперя, однако, я слободно и помереть могу.
Глухая сторона Биробиджан. Кругом Хинган, тайга и медведи, а внутри деды.
Особый народ — казачьи деды. Я знаю одного, которому сто шестнадцать лет. Он ездит верхом и шутит с девками. По хозяйству ему помогает девяностолетний сынок.
Старики — хранители старой казачьей рутины.
— Уж мы — как деды, — говорят казаки на Амуре, держась за косную и темную старину.
Я встретил казака, который был в Китае и видел, как хорошо и остроумно китайцы разводят свои огороды.
— Ну, я решил, как домой приеду, и у себя то само заведу, — сказал он.
— И завели?
Он понуро отряхнул пепел с цыгарки, сплюнул и сказал:
— Дык не довелось.
— А почему?
— Кто его знат?.. Приехал домой, рассказал старикам, а старики говорят: «Сукин ты, говорят, сын! Плохо, что ли, деды твои жили? А табе мудрить надо? Умней стариков хочешь быть?» Вот так оно, дело-то, и пропало.
Автор настоящего сборника Виктор Григорьевич Финк принадлежит к старшему поколению советских писателей Он родился в 1888 году, получил высшее юридическое образование в Париже, Из его произведений наиболее известны переведенные на многие иностранные языки автобиографический роман «Иностранный легион», «Судьба Анри Ламбера» и «Литературные воспоминания».Во время Великой Отечественной войны В. Финк был корреспондентом газеты «Красная звезда».
В повести «Иностранный легион» один из старейших советских писателей Виктор Финк рассказывает о событиях первой мировой войны, в которой он участвовал, находясь в рядах Иностранного легиона.Образы его боевых товарищей, эпизоды сражений, быт солдат — все это описано автором с глубоким пониманием сложной военной обстановки тех лет. Повесть проникнута чувством пролетарской солидарности трудящихся всего мира.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.