Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах - [68]
Во время Великой Отечественной войны вместе с семьей остался в осажденном Ленинграде. Руководил архитектурной мастерской, выполнял обмерные чертежи, и одновременно делал зарисовки жизни блокадного города.
День за днём он фиксировал то, что видел, и оставил нам наброски, эскизы, но в большинстве своём – полноценные, завершённые произведения. Бесценные документы страшного времени.
В общей сложности за время блокады Яков Рубанчик создал 330 работ. Может быть, благодаря этому художнику удалось выжить. Но прожил он после войны совсем недолго. Рисунки хранились у его сестры, Евгении Осиповны Рубанчик, а когда и она умерла, перешли к её дочери, племяннице художника, – Елене Михайловне Полонской, которая передала их городским музеям.
Художник подписал эту картинку так: «„Цветы жизни“ и шрамы на Исаакии».
Рисунок из серии «Расстрелянный Растрелли». Водоразбор и застывший транспорт в годы войны (лопнула водопроводная магистраль)
Я приведу здесь рассказ Елены Михайловны Полонской, свидетельствующий о трагизме ленинградской блокадной жизни и подвиге художника.
«Мой дядя – Яков Рубанчик, которого мы все в нашей семье очень любили. Поразительно, что в то голодное блокадное время дядя Яков думал о спасении архитектурных памятников, делал обмеры Мальтийской капеллы Воронцовского дворца, написал и издал в 1944 году книгу «Невский проспект», где обложка, все рисунки, фронтисписы были выполнены его рукой.
…Мой дядя превратился в настоящего дистрофика, я знаю, что он буквально заставлял себя вставать с постели в нашей промёрзшей комнате на Загородном проспекте и браться за рисование. Зимой дядя рисовал в перчатке с обрезанными пальцами, чтобы удобнее было держать карандаш или перо. Он макал перо в тушь или чернила и фиксировал самые пронзительные моменты: привоз «свежего товара» в магазин – гробы; сумерки над площадью Искусств, когда в небе зависали заградители; разрушенный дом после первой бомбардировки на Невском проспекте в сентябре 1941 года; женщину, везущую на санках завёрнутый труп по занесённой снегом набережной. Есть и такие рисунки: женщины пропалывают грядки с капустой на разбитом у Исаакиевского собора огороде; торчат трубы печек из окон Екатерининского дворца в Пушкине; идёт эвакуация у Финляндского вокзала. И страшный рисунок: человек, гревшийся с вечера у радиатора грузовика, замёрзший к утру…
Самая памятная для нашей семьи графическая работа – моя мама тянет на верёвке вниз по обледенелой лестнице завёрнутую в одеяло мою умершую бабушку. У Яши хватило мужества перенести на бумагу этот момент прощания со своей мамой. Моя мама тоже в этот день совершила подвиг. Тогда никто не возил тела на кладбища – у людей на это не хватало сил. Просто выкидывали трупы на улицу, и их подбирала специальная команда. Мама в лютый февральский мороз дотащила на санках бабушку до Охтинского кладбища. В муфте она несла немного табаку и денег. Этого хватило, чтобы расплатиться с могилокопателями – мужем и женой. Мама говорила: «Могли бы запросто тюкнуть лопатой по голове, и прощай…» Но Бог уберёг, она сумела с не двигающимися пальцами рук и ног вернуться домой. А однажды мама заснула и замёрзла в очереди за пайкой хлеба, но сквозь сладкий сон всё-таки произнесла чужим людям свой адрес. Те привели домой почти труп. К утру мама отогрелась, проснулась. А в комнате никто уже не двигался, все лежали под одеялами, и Яша затих. Мама затопила буржуйку из очередного стула красного дерева, принесла воды, испекла дурандовые лепёшки из жмыха подсолнечника. В общем, спасла своих домашних. А значит, спасла и будущий Яшин «Блокадный дневник»…
То, что Яша в быту был совершенно неприспособленным человеком, показал один случай. Нас с мамой в начале осени отправили в эвакуацию. Мы уже выехали за Ленинград, но наш поезд попал под бомбёжку – и через сутки мы снова были на Загородном. Тот мешочек сухарей, который мама оставила Яше на какое-то время, уже был им съеден! Так что, если бы не вернулись, думаю, наш Яков Осипович долго бы не продержался.
…Помню, что в какой-то момент у нас уже не было сил спускаться в бомбоубежище, мама садилась на кровать, обнимала меня, а я говорила: «Умирать – так вместе». И очень хорошо запомнила я тот день, когда праздновали снятие блокады 27 января 1944 года. Дядя Яша держал меня на руках – мы стояли на ступеньках здания Биржи на Васильевском острове и смотрели салют. Вокруг было сплошное ликование. Тогда казалось, что впереди нас ждёт только радость и счастье. Когда я увидела первых птиц в небе города, я спросила маму: «Это наши самолёты или немецкие?» И мама заплакала, услышав вопрос ребёнка, который знал, что такое самолёт, но никогда не видел птицы…
Яша умер в 1948 году, ему не было и пятидесяти. Я не знала, что ещё до войны Яша в результате несчастного случая потерял глаз. Из-за болезней и недоедания в блокаду у него развился рак. До последних дней он трудился над книгой «Неизвестный Ленинград», которую начал в 1943 году. Яша хотел оставить читателям рассказы и рисунки о самых потаённых дворах, тупиках, лестницах, домовых церквях города, который очень любил. Я не знаю большего патриота, чем мой дядя Яша. Он верил в этот прекрасный город и его вечную жизнь».
