Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах - [45]

Больше половины ленинградцев, оказавшихся в блокадном городе, умерли. Остальные выжили, но последствия этой блокадной жизни их преследовали ещё долгие годы после войны.

В опубликованных дневниках и воспоминаниях в основном описывается блокадный быт, и почти нет каких-то политических суждений и высказываний, а также обвинений властей в создавшейся ситуации в городе. Голод, видно, настолько сковывал сознание людей, что большинство дневниковых записей связано с рассказами о поисках продуктов и переживаниями в связи с болезнями и уходом из жизни близких людей, рассуждениями о целесообразности и возможности отъезда, опасениями за жизнь родственников. О сдаче города.

Большинство людей независимо от их национальной принадлежности жили одинаково – на грани болезни, жизни и смерти. Особенно страшной зимой 1941—42 гг. было не до выяснений, кому живётся лучше. Всем было плохо. И, если летом и осенью 1941 года люди были в сомнении – уезжать или не уезжать, то зимой жить стало просто невозможно и все стремились уехать. Но не всем это удавалось. С трудом выживали некоторые категории людей.

Остальные и особенно те, кто не получил карточек, безработные или жившие, только отоваривая карточки для служащих и детей, люди всех национальностей, не эвакуировавшиеся из города – не имели никаких шансов выжить и умирали.

Я просмотрел десятки воспоминаний бывших блокадников. Большая часть их написана людьми, которые были в те годы ещё детьми. Поэтому большинство из них по всей вероятности основано не только на личном восприятии, но и дополнено рассказами, которые они слышали от старших, в первую очередь – от матерей. В качестве одного из примеров я хочу привести рассказ Л. И. Загоровской, которой в начале блокады было всего пять лет. В её воспоминаниях показана жизнь ленинградской семьи в концентрированном виде со всеми горестями и ужасами. Причём семьи, которая оказалась в значительно лучшем положении, чем многие ленинградские семьи. Они, как и многие другие, отказались эвакуироваться летом 1941 г., не зная обстановки на фронте и не представляя в каком положении вскоре окажется Ленинград и его жители. Боялись оторваться от родственников и привычных условий жизни. Они тогда жили на окраине Ленинграда (сейчас это респектабельный район проспекта Тореза), и поэтому ряд вопросов у них решался проще, чем у тех ленинградцев, которые жили в центре. Они могли ходить на совхозное поле, расположенное в двух километрах от дома на землях бывшей фермы Бенуа, где после уборки урожая капусты на полях оставались зеленые листья и кочерыжки, и носили домой. К тому же у них был свой огород, и поэтому они могли законсервировать капусту и отложить на зиму некоторые другие продукты. Правда, пользоваться ими они смогли недолго, поскольку их запасы были вскоре разворованы. У них были дрова и большой водоём невдалеке от их дома. Так что некоторые проблемы решались проще, чем у других ленинградцев. К тому же с ними был отец, работавший на соседнем аэродроме.

Семья была большая: отец, мать и четверо детей. После начала блокады они сразу же столкнулись со словом «смерть». Семья дружила со скрипачом – евреем, солистом оркестра Театра оперы и балета им. С. М. Кирова. Он приходил давать уроки музыки старшей сестре Аде. Скрипач боялся, что фашисты смогут взять Ленинград и начнут уничтожать население, в первую очередь евреев. Он не выдержал постоянного напряжения и, чтобы не быть взятым в плен, повесился, оставив скрипки для Ады. Скрипки были дорогие, итальянских мастеров, но, к сожалению, их украли после войны.

В городе с каждым днем ощутимее становился холод и голод. Постоянно снижалась норма выдачи хлеба и других продуктов. В ноябре 1941 г. была установлена минимальная норма выдачи хлеба, работающим – 250 грамм, иждивенцам и детям – 125 грамм. Состав хлеба состоял из: пищевой целлюлозы, хлопкового жмыха (до войны использовался в топках пароходов), обойной пыли, вытряски из мешков, кукурузной муки и ржаной муки. На вкус хлеб был горьковато-травянистый. Мама организовала дома регулярное трехразовое горячее питание. Отсчитывала небольшое количество зерен круп, заливала водой и долго вываривала в печке. Это жижица разливалась по тарелкам и туда крошилась небольшая часть суточной нормы хлеба. Дети за столом глазами следили за руками мамы, ждали этой похлебки. Однажды, к ним в гости пришел брат мамы, любимый всеми дядя Яша. У него тоже была многодетная семья, жили они на наб. Робеспьера. Одежда его была занесена снегом, сам он еле держался на ногах от голода и холода. Ему помогли раздеться и уложили в кровать, ногами к горячей печке. Мать взяла по ложке супа от каждого из детей, но это едва покрыло дно тарелки, затем вылила свою порцию и дала своему брату.

Отогревшись у печки, дядя Яша достал гребешок, расстелил газету и стал вычесывать с головы вшей, их было множество, они были огромные и прямо сыпались на газету. Отогревшись у печки, дядя Яша отправился домой. Но до дому он не дошёл – видно, умер где-то по дороге. Мама все время беспокоилась за него. Не выдержав неизвестности, она пошла к нему домой и обнаружила там живой только одну его дочь. Остальные члены его семьи – жена и пятеро детей оказались мертвыми. Племянница не заявляла об их смерти, стремясь сохранить их продовольственные карточки. Мама выполнила свой долг перед родственниками, каждого завернула, обвязала и уложила на набережной, всего шесть трупов (жены дяди Яши и его маленьких детей). Смерть дяди Яши тяжело легла на совесть мамы, она долго мучилась из-за того, что не сумела его подкормить и поддержать его семью.