Евреи и Евразия - [60]

Евразийство своей общей концепцией государства как носителя, выразителя и охранителя начал некоей соборной, личностно-окачествованной духовности определенного, в идеале отчетливо очертимого религиозно-культурного и географического мира предоставляет, повторяем, максимум благоприятных условий для истинно великого, духовно-творческого труда и подвига религиозного и культурного самоопределения и самопостижения, очищения и покаяния в своих великих грехах, для решающей попытки вырвать, руководясь испытанным национально-историческим инстинктом, свое живое религиозное чувство из позорного плена у богоборческой, бездушной и идоложертвенной утопии, — для всего того, в чем мы нуждаемся, как в воздухе для дыхания. Но от евразийства мы, евреи, можем ожидать чего-то гораздо большего, чем благоприятное внешнее окружение для тех идеологических и политических проявлений, которыми должно сопровождаться это чаемое возрождение нашего народа. Реальная, а не только книжноидеологическая проникнутость всех областей и тканей общественной и политической жизни страны пафосом онтологического и иерархического самоосознания по отношению к историческому становлению таинственных судеб России на путях живого примера м участия даст нам могучий толчок к национальному самопостижению в его истинном, религиозно-культурном, а не вульгарно-демагогическом, самоопределенческом смысле. В оценке огромности значения наглядно-предметного урока именно для нас, евреев, со свойственной нам жаждой конкретной, вещественной убедительности, мы можем здесь опереться на авторитет Вл. Соловьева (см. его сочинение «Еврейство и христианский вопрос»). Призыв Соловьева воздействовать на религиозно-нравственное сознание евреев конкретно-жизненным примером истинно христианского образа жизни и истинного богоискательства имел в виду конечный и свободный приход евреев к убеждению в превосходстве истины христианства, не отвергающей, но восполняющей Ветхий: Завет, и был, следовательно, произнесен в связи, существенно отличающейся от нашей. Вопрос о конечном обращении Израиля ко Христу, вера в которое для христианина догматически обязательна (Римл. XI, 25–26), отнюдь не может быть затронут на этих страницах; конечное завершение и примирение иудейско-христианской тяжбы, может быть, не вмещается, в своем мировом эсхатологическом значении, в пределы земного, пространственно-временного зона бытия рода человеческого, и здесь было бы уместно повторить, с тем большей силой и ударением, соображения, аналогичные тем, которые приводятся кн. Н.С. Трубецким по вопросу о воссоединении внутри христианства Восточной и Западной церквей. Но и оставаясь при строгом охранении чистоты своей тысячелетней национальной веры, еврейство должно высоко оценить православно-русскую религиозно-философскую мысль и исполняющий ее пророческий дух, должно безошибочным инстинктом своего древнего богоискательства и богоутверждения потянуться на свет огня, ныне возжигаемого Россией для всего еще могущего быть спасенным человечества. И не автор настоящих строк впервые заметил, что пророческий пафос русской религиозной мысли способен возвратить неверующего еврея в лоно веры Израилевой.

Выскажем более определенно то, на что мы намекали в разных местах, и отчасти повторим прежде сказанное: какая бы земная судьба ни была уготована Провидением Израилю в конечных, метаисторических завершениях его пути, в настоящий исторический период великого мирового кризиса вселенские судьбы России предстают перед духовными очами современника, прошедшего опыт и искус наших катастрофических дней, в очертаниях столь грандиозных и в знамениях, преисполненных столь вещего и основоположного для судеб грядущих поколений значения, что в русло их исторических свершений на долгое, ныне еще необозримое время вмещается и историческая участь восточноеврейского народа, наверное же недаром приведенного каким-то извивом своего страннического пути на поля России, столь роковой для него и для которой столь роковым оказался он сам.

Вопрос об истинном, внутреннем и глубинном, а не внешнем и поверхностном приобщении исторических судеб русского еврейства к мировым путям России требует, в первую очередь, новой постановки вопроса о еврейском «правящем слое» — в том смысле этого слова, который усиливаются утвердить за ним творцы социально-политической стороны евразийского учения. То социальное напластование еврейской Среды, которое в течение нескольких десятилетий, отчасти в сознании основной массы самого народа и в большей степени — среди окружающей христианской стихии, принималось за такой правящий слой, за носителя и выразителя народных чаяний, оформляющий и осмысливающий в конкретных категориях содержание житейского, исторического и религиозно-нравственного опыта народа, — оказалось совершенно и безнадежно не удовлетворяющим этому своему высшему и истинному назначению. Еврейская периферийная интеллигенция в наше время окончательно сложилась и обозначилась как аморфное и безликое вместилище неразборчиво-разрушительных энергий и влечений, оказалась до конца и безнадежно слепой и бесчувственной к истинным и последним смыслам исторических катастроф нашего времени. Этому конечному, неизлечимому мещанству ее духа отнюдь не противоречит ее внешняя, многошумливая, бестолковая и крикливая, всячески неблагородная, негероическая и не-трагическая революционность, ее истерическая беспочвенность и утопичность ее злобствующей и злопамятной зависти. Этому полному отсутствию в ней истинного пафоса прозрения и постижения непосредственно грядущих судеб человечества соответствует и внешняя духовная слепота и ограниченность, невежественная элементарщина и элементарное невежество, все более явственно обозначающиеся в духовной сущности и умственном багаже среднего еврейского интеллигента послед, них поколений, все более подравнивающегося и подтягивающегося к тому пошлому типу псевдоинтеллигентного ученого ремесленника, который за годы нашего вынужденного гонения в Европе так успел намозолить глаза. Рано или поздно — и скорее рано, чем поздно — наш народ, со свойственной ему практически-житейской проницательностью и здравым смыслом, прозрит эту печальную истину о настоящей сущности и цене того своего слоя, которому он если никогда не доверял ведения и представительства своих судеб, то с водительствующей ролью которого молчаливо соглашался; он взвесит его на весах своего тысячелетнего трагического мироощущения, исторического опыта и житейской мудрости и найдет его очень легким, пустым и жалким.