Евреи и Евразия - [59]

Наше критическое отношение к политическим идеалам белого движения, в его современной, наиболее чистой, «возрожденской» и «активистской» формации, более всего подвергает нас опасности быть отнесенным за одни скобки с общей массой еврейской периферии, столь трогательнобескорыстно беспокоящейся за участь кремлевских самодержцев наших дней. И мы сохраняем только слабую надежду на то, что высказанные выше соображения о белой идеологии — о ее безоглядно-подражательном, некритическом западничестве, ее слишком резком выдвигании социальной стороны русской катастрофы, ее недостаточно отчетливом восчувствовании сокровенной связи верховной власти как организующе-творческого начала с территорией и народом (или народами) на ней как объектом государственно-культурного делания и потенциальным носителем великих метаисторических предназначений, ее слишком вялом и снисходительном отношении к течениям, более чем подозрительным в смысле всяческого территориально-политического ликвидаторства, — что все это побудит отнести наши опасения по отношению к белой идеологии к разряду не столь предосудительному.

С тем большей решимостью мы призываем к духовному противлению идеям о «мирной эволюции» коммунистического режима в сторону «демократии и народоправства», выдаваемых за всеобщую, всемирную цель всякого исторического развития, в каковой эволюции усматривается ее идеологами наилучший из возможных исходов катастрофического переворота. Мечтания о таком идиллически-безбурном конце революции, столь излюбленные в известных слоях русской эмиграции, особо безусловным и всеобщим успехом пользуются в еврейской ее части, успехом, не только коренящимся в более чем полустолетней традиции столь тесно связанных с «эмансипацией» демократических идеалов, но в еще большей степени питаемым страхом перед погромами, по своей безотчетности и навязчивости могущим быть сравниваемым только со столь заразительной idee fixe о масонах в крайне правых кругах.

Не притязая прибавить на этих страницах что-нибудь новое к громкому хору гораздо более веских и авторитетных голосов, возражающих в настоящее время против лживых идеалов и внутренней противоречивости официального народоправства, и оставаясь в рамках, поставленных нашей темой, ограничимся указанием (по существу тоже, впрочем, весьма не новым) на прямо губительные, даже истребительные действия, произведенные на духовную сущность и религиозно-культурное своеобразие западного еврейства как такового в результате полуторавекового воздействия и участия в политических и умственных течениях эгалитарно-демократического и свободомыслящего Запада. Еще в первых главах настоящей работы мы попытались отметить и подчеркнуть тот факт, что эгалитарно-демократические идеи, встречаясь со слабыми или искаженными чертами еврейской религиозной духовности, способны производить столь чудовищные порождения, как наблюдаемые в таком ужасающем изобилии в политической и умственной жизни современного еврейства. Здесь мы, отчасти повторяя себя, предлагаем еврейскому читателю этих строк подумать, на основании своего собственного общественного опыта, до какой степени безнадежным и невыполнимым оказался бы великий труд воссоздания и оживления основных догматико-метафизических начал нашей религиозно-национальной культуры в условиях лжеконституционного, обмирщенного, эгалитарно-нивелирующего строя. Этот строй сразу привлек бы к себе целиком все силы и симпатии передовых слоев русского еврейства, не исключая разочарованных остатков нынешних адептов разлагающегося и мертвеющего коммунизма, мнимыми благами равенства, доставшегося без жертв и усилий, в силу «естественных прав человека» и в результате «закономерного развития». Он устремил бы еврейскую культурно-философскую мысль, вместе со всей мыслящей Россией, на путь окончательного торжества западных начал и вовлечения в сумеречное умирание разбитой, самовзорвавшейся, деморализованной Европы, теряющей свое былое вселенское значение и не знающей, что с ним делать. Он отвлек бы лучшую часть образованного общества от единственно плодотворного пути — глубинного осмысления судеб России и ее народов во всем разнообразии взаимодействия и иерархического расчленения ее культурных и исторических сфер — на путь пошлого утилитаризма и поверхностно-материалистического, псевдонаучного неверия. Он рассосал бы живую память о потусторонних ужасах ниспосланного России испытания, о его богатой внутренними смыслами, символами и предвещаниями катастрофичности — в темной тине повседневности, в серой обыденщине малых дел. И есть нечто не только объективно-несообразное, но и нравственно отвратное и обидное в представлении о том, что великое потрясение и родильные муки великой российской горы могут, в конечных перспективах и последствиях, разрешиться серенькой, суетливо хлопочущей мышью конституционно-демократического и парламентского государства со всеобщеблагоденственным «уровнем жизни» масс, обилием всяческих бумажных свобод и белоперчаточной вежливостью городовых. (Болезненное влечение к роли акушеров при мышиных родах у великих гор роднит российских эрдеков с еврейскими сионистами; не здесь ли кроется истинная причина их взаимного духовного притяжения и взаимопокровительства?)