Эволюция татарского романа - [10]

Шрифт
Интервал

Этот лирико-романтический пафос, связанный с превознесением традиционной упорядоченной патриархальной жизни вчерашней деревни над смутной городской жизнью того времени, отражается на освещении личных качеств юной героини. Например, в летние дни, играя в разные игры со своими подружками, Сагадат не успевает добежать до дома в ожидании грозы. Однако «наблюдение за шумным дождем, спрятавшись в клетях у моста, доставляло ей удовольствие. Утро после такого вечера показалось Сагадат особенной красивым. Ярко светило солнце, на полях колосились хлеба. Ноги Сагадат были по-гусиному желтые. В такие дни Сагадат чувствовала себя так легко, словно сбросила с себя тяжелую одежду» (С. 7). Увлеченно описывает писатель прилежание и трудолюбие девочки. Вот она с лукошком, сделанным отцом, идет по ягоды «и почти всегда приносит полный кузов ягод». Участвует она и в заготовке сена. «Она степенно вышагивает с отцом или с кем-нибудь из соседей, подняв на плечо, сделанные отцом, грабли. Во время жатвы он приносит туесок с водой» (С. 7). Так изображает писатель Сагадат в летнюю пору.

Описывая внешность героини, Г. Исхаки акцентирует внимание прежде всего на ее детских годах. Но внутренний мир юной Сагадат привлекателен. Она талантливая девочка.

Отличающаяся хорошей памятью еще со времени обучения у абыстай (учительница – жена муллы. – Ф.Г.), Сагадат, подружившись с дочерью муллы и начав читать книги из их библиотеки, обнаружила еще одно прекрасное качество: «Что-то очень сильное было в ее голосе. Когда она читала, все словно завораживались. Послушав раз, ее хотелось слушать еще и еще. Когда она останавливалась, всем казалось, что они чего-то лишились. Она читала так вдохновенно, что каждая часть ее тела приходила в движение» (С. 9). Когда не было посторонних, они с дочерью муллы учились писать. Когда абыстай уходила в гости, Сагадат и на кубызе играла.

Наряду с этим в произведении изображается и то, как героиня растет в родной деревне, будучи дитем природы. Она умеет получать удовольствие от игры, вырастает чистой, искренней девушкой.

При создании образа центральной героини Г. Исхаки проявил себя мастером портрета. Писатель, не придававший в предыдущих произведениях особого внимания описанию женской внешности, здесь усиливает внимание к этой проблеме. Сагадат предстает взору читателя с присущими татарской девушке прекрасными чертами: «С одной стороны, ее не назовешь очень красивой, с другой стороны, кажется красивой. Это была булгарская девушка. Круглолицая, черноглазая. Красивые брови озаряли все ее лицо, словно народившуюся молодую луну. Нос средний, даже можно сказать небольшой. Черные волосы, хоть и не доходили до колен, были заплетены в две хорошие косы. Зубы, непокрытые чернотой, в отличие от остальных деревенских девушек, сверкали как жемчужины. Роста была среднего. Походка, хотя и не отличалась от других девушек, была ровная и без изъянов» (С. 13).

Издревле известные эпитеты «как жемчужины», «словно луна», используемые в татарской литературе в создании портрета, характер описания косы героини, красоты ее зубов – все это помогает автору ярко воплотить национальное своеобразие образа.

В развернутой экспозиции произведения есть особый смысл. Автор предваряет основные события подробным описанием жизни Сагадат в деревне, ее мыслей и желаний. Дело в том, что детские и подростковые годы для Сагадат не только красивые воспоминания, а, скорее, время физического и духовного созревания для будущей жизни. Душевная чистота этих лет, с одной стороны, помогает показать более сгущенно темноту ее пребывания на дне жизни, с другой стороны, отразить то, что даже в невероятно тяжелых условиях она сохраняет чистоту души, не тонет в жизненном болоте. Наряду с лирико-романтическим описанием жизни в деревне девочки Сагадат, автор намекает на то, какие трудности ожидают ее в будущем: «Иногда они вместе с дочерью муллы начинали громко распевать песню “Тафтиляу”. А в конце пели песню “Волжские камыши”. В конце песни она особенно чувственно повторяла строки “Любимый, не плачь! Не плачь, любимый! Это судьба!”. Казалось, в этих песнях уже было заложено ее безмерное, неописуемое горе. С другой стороны, у Сагадат, выросшей в окружении прекрасной природы, было счастливое, безоблачное детство. Старики говорят: “Человек, у которого впереди страдания, поет голосом, полным печали”. Может это и верно? Но как бы то ни было, печаль в голосе Сагадат была не от былых страданий, скорее, она была предвестником будущих» (С. 9).

Тем самым писатель как бы готовит и Сагадат, и читателя к будущим невеселым событиям, которые произойдут с героиней. При этом Г. Исхаки расширяет жизненный контекст, дает вариант возможного благополучного будущего для Сагадат: «Если бы ничего не случилось, они бы вскоре выдали девушку замуж, и она, как обычная женщина, хлопотала бы по хозяйству, рожала бы и растила детей, так бы и жила себе потихоньку» (С. 12).

Но вскоре события в судьбе героини принимают неблагоприятный неожиданный оборот. И причиной тому становится отец Сагадат Шарип-бабай. Автор убедительно создает этот запоминающийся образ. Он предстает с характером, свойственным сельскому человеку. Писатель пишет: «Это был очень грубый старик». Тем не менее он искренно любил свою старушку и дочь, рожденную в годы не первой молодости. Самым большим событием в жизни Шарип-бабая была служба в царской армии: «Как каждому человеку свойственно рассказывать о своих самых “больших” делах и свершениях, так и он то и дело вспоминал о своей службе. Особенно перед молодежью, он, стуча кулаком себя в грудь, любил приговаривать: “Я – николаевский солдат, двадцать пять лет прослужил!”» (С. 100). Многолетняя солдатская служба плохо отразилась на его характере, психологии: «Поскольку с солдатской службы вернулся совсем другим, он сильно отличался от деревенского люда. Уже, будучи стариком, он курил трубку. Учуяв на всей улице запах его махорки, деревенские мальчишки, припав к окнам у очага, кричали: “Шарип-бабай закурил трубку”. И всегда могли увидеть сидящего перед печкой Шарип-бабая с трубкой во рту» (С. 11). Наряду с трудолюбием, совестливостью, автор показывает и отрицательные черты героя, такие как упрямство, упертость: “Самой удивительной чертой Шарип-бабая было его упрямство. Он был настолько упрям: что бы не задумывал, обязательно исполнял. И неважно, благое это дело или бесполезное, он всегда держал свое слово”» (С. 11).


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.