Эвита. Женщина с хлыстом - [65]

Название «Му-Му» было так же знакомо ребятишкам Буэнос-Айреса, как «Херши» – нью-йоркским детям, еще малышами они вонзали зубы в ириски «Му-Му», а школьниками тайно протаскивали карамель «Му-Му» в класс. Хозяева кондитерской фабрики «Му-Му» получили предложение безвозмездно отгрузить фонду сто тысяч пакетов конфет. Они ответили, что были бы рады поставить их по себестоимости. Эва заявила, что этого недостаточно. И поскольку они продолжали отказываться, на фабрике появился правительственный инспектор; он заключил, что в цехах царит антисанитария, и доложил, что в карамельном сиропе обнаружил крысиную шерсть. Газета Эвы устроила скандал. Фабрику закрыли, владельцы разорились, а их собственность перешла к Фонду Эвы Перон. Понятно, что остальные фирмы проявили большую склонность к сотрудничеству. «Альпаргатас» – хорошо известную аргентинскую фирму, которая производила домашние туфли на веревочной подошве с парусиновым верхом, которые носило большинство деревенских жителей, – попросили сделать взнос в фонд. Они выслали десять тысяч песо – это около двух тысяч пятисот долларов. Эве сумма показалась смехотворной, и она отправила ее назад. Тогда они выслали сто тысяч песо, и Эва вежливо ответила, что предпочла бы получить пустой бланк чека.

Директора настаивали, чтобы им позволили выплатить фиксированную сумму. Она ответила, что ее устроил бы миллион песо, на что они волей-неволей вынуждены были согласиться.

Бизнес терпел крах не только из-за отказов вносить свою долю в фонд; налагаемые – законно или нет – штрафы почти полностью поступали туда. Тяжба наследников поместья Бемберга тянулась с 1932 года, когда умер старый Бемберг, владевший фирмами в половине стран мира. Семья Бемберг, не желавшая платить даже более разумного налога во времена режимов Ортиса и Кастильо, теперь обнаружила, что обязана уплатить штраф в семьсот пятьдесят миллионов песо. Такой штраф, присуждавшийся за неуплаченный или уплаченный не полностью налог на наследство, по закону передавался министерству образования, но в данном случае Фонд Эвы Перон присвоил эту сумму.

Фонд давал Эве достаточно возможностей лично отомстить олигархам, чьи владения она имела право экспроприировать для нужд своей организации. Поместье Перейры Ираоласа, в двадцать пять тысяч акров, лежащее по дороге из Буэнос-Айреса к модному пляжному местечку Мар дель Плата и настолько же ценное, как и владение вблизи города, было экспроприировано фондом для дома престарелых. Перейре Ираоласу предложили девятнадцать миллионов песо, что в то время в связи с девальвацией песо составляло около двух миллионов долларов – меньше, чем цена одних только великолепных зданий поместья, и лишь десятая часть стоимости парка. И напрасно старая дама, прожившая здесь чуть ли не полвека, просила оставить ей дом хотя бы до ее смерти; Эва не могла позволить такой задержки в осуществлении своего проекта для старых и бедных; и, вероятно, никто, кроме тех, кого она выселяла, не стал бы упрекать ее в бессердечности – так много нуждающихся обретали дом, тогда как бездомным оставался только один. Но говорили, что в поместье поселился брат Эвы, Хуансито Дуарте.

От работников Аргентинской биржи, которые представили фонду полмиллиона долларов, от иностранного посла, давшего тысячу, от профсоюза водителей такси из провинциального городка, которые наскребли пятьдесят, – Эва со всех получала свой доход. И именно через профсоюзы и от самих рабочих поступала большая часть суммы. В Рождество 1950 года железнодорожные рабочие отдали в фонд миллион с четвертью долларов. Когда Эва сделала широкий жест и приказала, чтобы задержанную зарплату выплатили с учетом инфляции, две трети разницы пошли фонду. В 1950 году было провозглашено, что двухдневный заработок из годовой зарплаты каждого рабочего должен идти в фонд; но первый же из подобных поборов вызвал так много протестов среди рабочих, что министр финансов, Серейхо, обещал возвратить деньги. Загадочным образом протесты обернулись заверениями, что никакой возврат неприемлем, и в Секретариате труда и социального обеспечения прошла церемония, на которой Хосе Эспехо, секретарь Генеральной конфедерации трудящихся, уверил Эву, что рабочий класс категорически отказывается от возмещения. Эва милостиво приняла этот широкий жест. «Откровенно говоря, – заявила она, – я ничего другого от вас и не ожидала. Я принимаю ваш вклад с глубокой благодарностью. Но я прошу вас, чтобы на следующий год вы не поступали так, чтобы было ясно, что фонд может делать своими силами». Она ни словом не упомянула о поборе в размерах двухдневной зарплаты и о тех протестах, которые вызвали это требование. Благодарные за то, что они отделались потерей лишь дневного заработка, рабочие аплодировали ей. Подобные контрибуции производились помимо и сверх обычных выплат пенсионного страхования ежегодных процентных вычетов в фонд, которые были бы аналогом медицинской страховки, если право рабочего пользоваться бесплатной медицинской помощью не зависело в этом случае всецело от прихотей Эвы и ее окружения.

По страницам «Демокрасиа», газеты Эвы, можно проследить, какую часть дохода фонда составляли пожертвования рабочих. В один только день в 1951 году профсоюз пекарей пожертвовал 7793.50 песо, союз водителей такси из Санта-Фе – 12 256 песо, персонал Госдепартамента – 52 380.20 песо, а профсоюз работников индустрии минеральных вод – 200 000 песо. Насколько эти пожертвования были добровольными, сказать трудно; купюры в пять и десять песо, хотя и заработанные в поте лица, конечно же отдавались легче, чем чеки; но в одном можно не сомневаться: профсоюз, который не сумел собрать достаточно денег для фонда, не получал никаких льгот для своих членов. Но рабочие и работницы поддерживали Эву Перон не только регулярными отчислениями из зарплаты и вкладами, которые выпрашивали у них их профсоюзы; во время любого маленького празднества в спортивном клубе или общественном объединении, даже если это была субботняя вечеринка для подростков, каждому приходилось заплатить еще несколько пенни; и еще хорошо, если их не просили сброситься на какой-нибудь подарок, который следовало послать Эве в знак признательности.