Эварист Галуа: избранник богов - [71]

— Слушаем вас.

— Вот чистая правда об инциденте, которому я обязан честью предстать перед этим судом. У меня был нож — вот он лежит на столе. Я резал им на банкете цыпленка. После десерта я поднял нож и сказал: «За Луи-Филиппа, если он предаст». Поднялся неистовый крик, вызванный первой частью фразы: решили, что я собираюсь предложить тост за Луи — Филиппа. Поэтому последние три слова слышали только те, кто сидел со мной рядом.

Галуа внезапно замолчал.

— Таким образом, — спросил председатель суда, — по вашему мнению, тост, предложенный просто и от чистого сердца за короля французов Луи-Филиппа, вызвал бы неприязнь всех собравшихся?

— Несомненно, мосье.

— Вашим намерением, следовательно, было обратить этот нож против Луи-Филиппа?

В напряженном молчании все ждали ответа. Он не замедлил последовать:

— Да, мосье, если он предаст.

Судья, казалось, не был возмущен. Голос его зазвучал еще более дружелюбно. Королевский прокурор с торжеством поглядел на присяжных, а мосье Дюпон постарался скрыть неудовольствие насмешливой улыбкой.

Председатель задал вопрос:

— Собирались ли вы выразить ваше личное убеждение, заклеймив короля французов как человека, заслуживающего смерти, или вашим истинным намерением было побудить других к действию?

— И то и другое, — спокойно ответил Галуа. — Я и сам хотел так сделать и вызвать на это других. В случае, если Луи-Филипп предаст. Иначе говоря, в том случае, если он рискнет отступиться от законных действий.

Ропот удивления прошел по залу. Это уже не мужество. Это безумие чистой воды. Что бы ни случилось, участь бедняги решена. Королевская полиция припомнит ему эти слова.

Судья окинул Галуа сочувственным взглядом.

— Вы полагаете, король способен совершить незаконные действия?

— Каждому, кто хоть что-нибудь смыслит, ясно, что недалек день, когда король будет виновен в этом преступлении. Если, по совести говоря, он его уже не совершил.

Мосье Дюпон сидел с видом человека, решившего покориться своей судьбе. Распай пробормотал:

— Никогда не видел, чтоб кто-нибудь так рьяно стремился к собственной гибели.

— Пожалуйста, объясните, что вы хотите сказать, — потребовал председатель.

— Разве это не очевидно, мосье?

В первый раз в голосе судьи послышалось легкое нетерпение:

— Будьте добры объяснить.

— Я имел в виду следующее. Действия правительства приводят к заключению, что Луи-Филипп когда-нибудь станет предателем, если уже не стал им. Обратимся к фактам, из них это ясно следует. В самом деле! Вспомним вступление Луи-Филиппа на престол. Разве король не подготовил его заранее? Не уверял ли он неоднократно Карла Десятого, что он-де его самый верный подданный? Далее…

Вмешался мосье Дюпон:

— Мосье председатель! Прошу вас не продолжать допроса. Я признаю, что предмет, затронутый мосье Галуа, таит опасность для него самого. Но еще большую опасность таит он для короля. Если допрос пойдет в этом направлении, я должен буду, как бы мне это ни было неприятно, присовокупить мои собственные объяснения. У меня в распоряжении находятся не оставляющие сомнений доказательства, что вступление Луи-Филиппа на престол было действительно подготовлено заранее. Эти доказательства я буду вынужден представить присяжным.

Судья с раздражением возразил:

— Я имею право вести допрос по собственному усмотрению и задавать обвиняемому любые вопросы, какие сочту нужным.

Тогда произошло нечто непредвиденное.

Встал королевский прокурор мосье Миллер:

— Я присоединяюсь к защитнику и прошу председателя суда не вести допрос по этому руслу.

Присяжные и публика застыли в недоумении. Мосье Ноден повернулся к присяжным:

— Присяжные поймут, почему я прекращаю допрос. — Он указал на нож, лежавший на столе. — Обвиняемый, почему вы принесли этот нож на банкет?

— Совершенно случайно. С тех пор как купил, я постоянно носил его при себе.

— Он был сделан специально по вашему заказу?

Галуа улыбнулся, как будто вопрос позабавил его.

— Да, мосье. Превосходный инструмент, не так ли? Такими ножами республиканцы режут цыплят или индеек.

Председатель не выдержал.

— Благодарю вас, — сказал он. — Пока что все.

Вереницей потянулись свидетели. Первые шесть были лакеи, которые давали показания, касающиеся общей атмосферы на банкете.

Ввели писателя Густава Друино.

— Поднимите правую руку, — сказал судья.

Мосье Друино руки не поднял.

— Мосье, — заявил он с достоинством, — я отказываюсь принять присягу. Из протоколов следствия вам должно быть известно, что я не чувствую себя ни обязанным, ни расположенным давать какие бы то ни было показания о том, что случилось на закрытом банкете. Я не намерен игнорировать закон. Но повторяю: банкет был закрытым, и, поскольку дело касается меня, это освобождает от обязанности давать показания.

Председатель терпеливо объяснил:

— Каждый, кто вызван в суд, должен давать все показания, какими он располагает, если свидетель не принадлежит к одной из категорий, с которых закон снимает это обязательство.

Мосье Друино приложил левую руку к сердцу.

— Я торжественно заявляю, что никогда не соглашусь дать показания о событиях частного характера. Существует закон более священный, чем тот, который записан на бренной бумаге. И это закон чести. Господа присяжные поймут меня.