Евангелие от змеи - [55]

В "Галльском пращуре", заведении неподалеку от Бастилии, царила почти церковная тишина, едва нарушаемая перешептываниями и шорохами. Искусное освещение зала наводило на мысль о янтарном пламени свечей в канделябрах, одетые во все белое официанты расхаживали между столиками с торжественностью мальчиков из хора: то же участливое внимание на лицах, та же преувеличенная торжественность жестов, та же гордость за службу в столь священном месте. Клиенты в ответ демонстрировали торжественную собранность и серьезнейшее отношение к блюдам и винам, подаваемым на манер святой евхаристии[5].

Марк терпеть не мог этот зал с его чинной атмосферой и строгим убранством.

Ненавидел он и компанию гостей Шарлотты: того самого-знаменитого-архитектора-по-интерьерам, его жену Мод, подругу Жакотт —ну очень близкую подрууугу! —и другую пару, чьи имена он немедленно забыл, запомнив лишь, что она —анорексичка, живой скелет, ходячая реклама рентгеновских снимков —несколько месяцев назад написала имевший успех исторический роман, а он —жирдяй со вкрадчивыми манерами, явно моложе жены —занимался выпуском аудио- и видеопродукции.

Конрад -—смуглый загадочный красавец (мерзавец ухитрился сохранить все волосы на голове!) —сообщил Марку, как сильно он восхищается работой журналистов "EDV":

—Вам единственным в мире печатных СМИ удалось сберечь душу —и это несмотря на жуткое давление рекламщиков!

Шарлотта, не боясь греха, шумно поддержала его.

Архитектор, конечно, читает и другие газеты, но полностью он доверял только журналистам "EDV", ибо они, и только они, воистину независимые "последние рыцари свободомыслия" (судя по всему, Конрад очень гордился этой формулировкой!).

—Впрочем, в архитектуре дела обстоят точно так же, —продолжал он. —Мало кто из нас не испытывает на себе давления крупных консорциумов, даже самые мощные и уважаемые фирмы. Творческую мысль очень легко держать в узде —достаточно урезать инвестиции и ассигнования. Теперь, затевая какой-то проект, приходится мыслить в международном масштабе: Япония, Корея, Тайвань, Китай, Штаты, Австралия... Все приводится к общему знаменателю, из-за —уж простите за резкость! —этого сраного унифицирования невольно скатываешься на банальности, вкус становится вульгарным, почти плебейским! Добавляешь чуточку местного колорита для поддержания иллюзии, но повсюду в мире торжествует эстетика нео... а вернее —ретросталинизма. А в кино разве не то же самое? Можно, по-вашему, сохранить свободу творчества в условиях почти тотальной копродукции?

Последний вопрос адресован толстяку-продюсеру, он взглядом умоляет о помощи свою тощую жену, но в конце концов решается и вступает в разговор:

—Ну, приходится признать, что, когда сценарий попадает в руки этим гре... я имею в виду заокеанских производителей, его уж так "подтягивают" и "утягивают"... куда там Кэт...

Убийственным взглядом писательница приказывает ему остановится.

—Я могу утверждать, что в литературе идут те же процессы, —мгновенно подхватывает она, желая сгладить жалкое впечатление от выступления тупого ничтожества, которое она только что имела несчастье представить как собственного мужа. —Издатели жаждут успеха любой ценой, вот и стригут всех под одну гребенку, для нового, оригинального практически не остается места.

Марк вспоминает название и сюжет романа ораторствующей дамочки —"Жанна, или Тайные пороки добродетели" — и спрашивает себя, в каком именно месте она закопала пресловутую оригинальность своей нетленки. Жанна д'Арк в ее книге —литературный клон Жюстины де Сад: девственница вербует офицеров в освободительную армию, используя в качестве "аргументов" собственную задницу, рот и руки. Это она считает творческой новизной? А может, провокацией? Если не принимать во внимание оскорбленные вопли нескольких крайне правых критиков —эти жадные стервятники давно узурпировали "светлый образ" Орлеанской девственницы, —книжонку вяло похвалили только "рабы" крупных издательств.

Провякал что-то и обозреватель "EDV", пресмыкающийся перед издателями в надежде всучить им свое великое незаконченное (а скорее всего —и неначатое!) произведение.

—Везде одно и то же, —вступила в разговор Шарлотта.

От хорошего вина —боже, с какой серьезностью она его пробовала! —у нее горят глаза и щеки. Она просто мурлычет от удовольствия, бедняжка Шарлотта, она на верху блаженства. Ну еще бы —на ее ужине ведутся высокоинтеллектуальные беседы, а общество какое блестящее —сверкает почище елки, которую она поставила у себя в квартире ("Для тебя, мой зайчик, —сюсюкает она, —я-то ведь не праздную Рождество!"). Она не спускает глаз с лиц своих гостей —довольны или нет? Она надела короткое платье с глубоким вырезом —сиськи у нее небольшие, но крепкие, а главное —натуральные, не то что у Мод. У той силиконовое "богатство" просто вываливается из блузки —что поделаешь, пластическая хирургия у нас тоже калиброванная, "сталинистская", по меткому выражению архитектора.

Время от времени Шарлотта намеревается углубить дыру в бюджете, пополнив кассу клиники пластической хирургии. Во-первых, переделать нос —у нее это просто мания, потом —почему бы нет? —отсосать жир и убрать целлюлит, сделать подтяжки, ликвидировать противные складки... Особой нужды, конечно, нет, но каждая уважающая себя женщина просто обязана следить за собой и исправлять промахи матери-природы — такова позиция ее собственного журнала. Шарлотта проконсультировалась у одного из крупнейших хирургов-пластиков (его имя — уже гарантия успеха!), и он за десять тысяч евро разместил фотографию, адрес и телефон своей клиники на страничке ее журнала.