Евангелие от Магдалины - [131]

Глаза Изергиной вспыхнули черным пламенем. В цель! Взгляд ее стал еще пронзительней: «Ну! Намекни хотя бы!»

Ах вот она о чем! Не засланный ли я «казачок»? Точнее — «казачка»! От папы — в это богоугодное заведение, в котором мировой капитал точит свои зубы. Я — О. Невинный? Вот почему она так со мной почтительна! Боится, приглядывается... с чего это дочь «самого» в столь убогое заведение пожаловала? Чуют, может, «золотой дождь»? Не упустить бы! Вот что читалось во взгляде Изергиной... Да, много чего на мои хрупкие плечи. Это в мирные, называется, игры они тут играли, добро сеяли в душах!.. такой оскал.

— Ну, я бы, наверное... женский псевдоним бы взяла. — Это я произнесла, кажется, вслух.

— Так кто же тогда? — воскликнула она.

«А может, — я поглядела на нее, — это она сама почти одновременно играет на двух роялях?.. Была у нас в училище такая развлекуха».

Но тогда не глядела б так страстно на меня? Притворяется?

— Только не я! — сказала я твердо.

Пусть и не мечтает о том, что «разоблачила шпиона». У меня же теперь вся жизнь связана с этой работой, все надежды... на какое-то искупление! Этого я конечно же не сказала ей. Говорить все, кроме правды, во всяком случае кроме самого сокровенного... это уж точно. Побережем себя.

— Тогда мы должны сходить с тобой к твоему отцу. Жестко поговорить с ним: что ж это такое деется? — Она возмущенно тряхнула газетный лист.

— А без меня вы не можете? — робко пискнула я.

Изергина задумчиво смотрела на меня с легкой усмешкой: похоже, она не верила вовсе в нашу ссору с отцом: мол, зачем ссориться в такой-то семейке, которая может взять все? Просто так, мол, разбились на фланги... А если и поссорились, то так... пустяки. И помирить их — святое дело. «Заблудшую овечку» привести, растопить каменное сердце тирана. Вот в какие игры они играли тут — и похоже, еще играют. Обменять меня на О. Невинного. Мол, я вам дочь, вы мне этого, языкастого... который срывает «процесс, что пошел». А батя, «уссурийский тигр», на это поддастся? Не уверена. Но если он — «уссурийский тигр», то я — «уссурийская тигрица». Со временем, думаю, мы с ним на равных будем.

— Вы ему скажете, — произнесла я, — что эта Джуди Макбейн мечтает буквально — первый свой визит по приезде ему нанести... «городскому голове»... поделиться мечтами, планами...

Главное, конечно, в проект его взять, совместно пролить над детишками общую слезу, а не ссориться, из-за детишков-то. Детишков-то хватит для того, чтобы всех морально возвысить — и так называемых «приспешников ЦРУ», и «уссурийского тигра».

— А Джуди, вы думаете, согласится? — уже просительно заглядывая мне в глаза, произнесла Изергина.

— Джуди ведь ваша подруга? — проговорила я. — Думаю, она счастлива будет, если «городской голова» с объятиями примет ее!

То, что папа сориентируется правильно, — я в этом не сомневалась.

— Ну обговорят там кое-что. Город наш на путь демократии встанет. А то все время в какой-то «красный пояс» записывают нас.

— Сейчас же звоню Джуди! — возликовала она.

— Сначала обговорите все же с Павлом Петровичем! — строго поправила я.

Изергина, радостно кивая, проводила меня.

— У них такие планы! — щебетала она. — Вплоть до того, что больных наших детишек за границей лечить!

Я вышла... Детишки поедут за границу, вылечатся, увидят мир... Только моя дочь ничего не увидела! Даже снега за окном!

Который, кстати, тает уже. Сосульки сияют.

Глава 12

Влад

Работать на экстренной «скорой», или, как ее называют, «штурмовой» — удовольствие не большое. Дело суровое. Это не то что хирургу — спокойно стоять себе в операционной. Кстати, кроме «штурмовой», мне ничего и не предлагали по возвращении в Троицк. Какой я теперь хирург, с ушибом головного мозга?

— Такому герою, как ты, на «штурмовой» самое место! — Гриня, командир нашего здравоохранения, меня напутствовал. При этом, конечно, все уже знали тут, что увечье свое я не в бою получил. Герой тыла! Инвалид «битвы при столовой». За это, в отличие от настоящих героев (и боевых инвалидов), не получил я ни почестей, ни благ.

Так что спасибо Грине, что хоть на «штурмовую» доверил мне. У меня ведь и припадки случаются... пока я их не определяю как эпилептические — просто помутнение разума на почве бешенства, время от времени охватывающего меня. Ну не бешенства... ярости скорее. Пока удавалось сдерживать себя. Благодарить я за это, конечно, должен Кошелева, городского голову, и его любвеобильную дочку, бросивших меня в этот котел, в армию, откуда я вырвался вот такой лишь ценой! Месяц лирического опьянения — и расплата длиною в жизнь. Такое наше «счастье»... но, может, и удастся поквитаться как-нибудь.

Тем более — славная эта губернаторская дочурка, тут появившись, последней моей радости лишила меня. Случайной радости, подарка новогоднего!

Выпало мне, с обычным моим везением, дежурить в новогоднюю ночь — и еще сутки. Выезжал в основном на пьяные драки — что-то горбачевский сухой закон слабо действовал — изрезанных, покалеченных в этот Новый год, говорят, больше стало.

Но, слава богу, пик, помню, прошел. Сели с другой бригадой «штурмовой» чокнуться, с новым счастьем... Вызов! С вокзала! Кто-то в вокзальном медпункте новорожденную «забыл» — дежурная даже и не заметила, только услышала писк! Примчался — явно больная девочка, синюшная, задыхалась... Чуть откачал ее, утер лоб, и вижу вдруг — улыбается! Первый день, наверное, на свете — который чуть для нее последним не стал, — и радуется. За сердце меня взяла! В больнице лишь осмотрели ее — лечить не стали. Мой старый друг Стас, назвавший себя хирургом, сказал мне: «Что ж хочешь ты — комбинированный порок сердца у новорожденной! Такого у нас даже в Бурденко не делают. Но задыхается только в моменты активности — когда ест, например. А так — жить будет... года полтора». Созвонились — и я в интернат ее отвез, сдал Изергиной. Там тетки хорошие. Но что могут они? У нас и в больнице-то хирургии теперь нет настоящей — после того как Гришко в Питер в Военно-медицинскую перешел... как ему, в общем, и положено... а смену не взрастил. Меня, помнится, взращивал... но клиент оказался глуп.