Евангелие от Люцифера - [29]

Финн припарковала маленький голубой «фиат-панда» на тесной городской площади и выключила двигатель. Единственным различием между площадью и парковочной площадкой из мощеного камня являлась среднего размера статуя старого римлянина в тоге со свитком в одной руке и оливковым венком на полулысой голове. Предположительно то был самый прославленный житель города, Квинт Гораций Флакк, более известный в истории литературы как поэт Гораций. Финн сидела за рулем, потому что бегло говорила на итальянском языке, проведя год во Флоренции, где собирала материалы для своей магистерской диссертации по теме «Рисунки Микеланджело». Кроме того, она знала, что это наилучший способ общения с итальянской дорожной полицией, представители каковой, при всем их ужасающем шовинизме, всегда были готовы проявить снисходительность по отношению к симпатичной рыжеволосой туристке, особенно такой, которая умела сказать per favore и grazie со столь очаровательным акцентом. Финн распахнула дверцу миниатюрного автомобиля.

— Побудь здесь, — велела она.

— Это еще почему? — осведомился Хилтс, отстегнув ремень безопасности.

— В этой стране у женщины, которая задает вопросы сама, получается лучше, чем когда она с кем-то, — ответила Финн. — Итальянские мужчины одинаковы — себя они почитают рожденными на свет для того, чтобы очаровывать женщин, а женщин, во всяком случае молодых, считают беспомощными романтическими созданиями, отчаянно нуждающимися в мужской поддержке, заботе и внимании. А вот в тебе каждый из них увидит прежде всего соперника.

— А если он окажется дряхлым стариком?

— Тем лучше. Он захочет показать, что еще молодец, — ухмыльнулась она.

— А если геем?

— Ему все равно захочется ущипнуть меня, просто чтобы поддержать национальную честь.

— Странные рассуждения для американской феминистки.

Она рассмеялась.

— Феминизм есть феминизм, а Италия есть Италия.

Финн выбралась из машины, пересекла способную породить клаустрофобию маленькую площадь и вошла в местную городскую ратушу — осыпающееся каменное здание со входом, похожим на щербину во рту, и с полным отсутствием каких бы то ни было выдающихся архитектурных особенностей.

Хилтс откинулся на спинку сиденья и взял путеводитель, который они купили на заправке в двенадцати милях от города.

Согласно этой книге, пару тысяч лет назад городок назвали Венусия, в честь римской богини любви и красоты, но со временем название стало звучать несколько иначе. Теперь главной местной достопримечательностью являлась гробница супруги Роберта Гвискара, норманна, завоевавшего Сицилию, каковое деяние имело своими последствиями появление мафии и слова wiseacre — «умник». Насколько мог понять Хилтс, ничего связывающего Лючио Педрацци с полной не столь уж древних мумий пещерой в Ливийской пустыне здесь не было. Правда, другими наводками они все равно не располагали.

Спустя пять минут Финн появилась снова и села в машину.

— Ну и? — спросил Хилтс.

— Хочешь верь, хочешь нет, но его зовут Альберто Пачино, и он упорно пытался вставлять реплики из «Человека со шрамом» с итальянским акцентом.

— Ну а кроме того, что ты сказала «привет» его маленькому другу, ты что-нибудь узнала?

— Я не говорила «привет» его маленькому другу, зато выяснила, кто лучший знаток местной истории. Его зовут синьор Абрамо Вергадора. Он профессор на пенсии и проживает на вилле «Л'эбрео эрранте», в нескольких милях к северу.

— Это как переводится?

— «Вечный жид», — ответила Финн.

ГЛАВА 18

Вилла синьора Вергадора находилась в живописной долине, раскинувшейся между двумя из бесчисленных каменистых холмов, разбросанных по всем окрестностям, словно какая-то гигантская псина изрыла их, норовя докопаться до столь же огромной косточки. Причем в отличие от большинства подобных долин, через которые они проехали, эта была еще и зеленой. Вилла располагалась в оливковой роще, и по одну сторону от дороги к ней между деревьями, поблескивая, бежал ручей. Само здание выглядело скромным и очень старым — пожелтевшая штукатурка отставала от древней кладки, глубокие окна скрывались за коваными решетками, а над тусклой терракотовой черепицей кровли возвышалась башенка.

Финн припарковалась перед парадным входом, и когда они с Хилтсом вылезли из машины на яркий, теплый солнечный свет, стали слышны мягкое журчание ручья и шелест ветерка в кронах пирамидальных тополей, обступавших дом, словно часовые, и гораздо более высоких, чем сучковатые старые оливы, наверное, ровесницы этой виллы.

Они остановились перед массивной дощатой дверью, и Финн потянула за цепочку колокольчика. Откуда-то из глубины донесся слабый звон, а потом шарканье приближающихся ног. Наконец дверь со скрипом приоткрылась и в проеме появился ни дать ни взять итальянский Дж. Р. Р. Толкиен, в ермолке, нахлобученной на копну непослушных серебристых волос, с мешками под поблескивающими глазами и розовыми щечками, основательно обвисшими по обе стороны по-женски мягко обрисованного рта. На лбу хозяина виллы красовались сдвинутые наверх очки в ярко-красной оправе, а одет он был в коричневый вельветовый костюм, слишком теплый для лета, в комплекте с жилетом, белой сорочкой и галстуком. Из кармашка на жилете свешивалась часовая цепочка. При этом на ногах у него были бархатные домашние туфли.