Евангелие от Иисуса - [113]

Наутро новость стремительно облетела всю Вифанию, огласившуюся дружными славословиями и хвалами Господу, и даже скромникам, поначалу сомневавшимся в истинности происшествия, оттого что, по крайнему их разумению, слишком мал был городок для столь великих чудес, ничего не оставалось, как сдаться, поскольку предстал им въяве и вживе исцеленный Лазарь, вот уж к которому никак не применима была поговорка, что ему впору продавать здоровье по одной той причине, что, будь оно у него, раздавал бы он его даром, ибо сердце его было хоть и надорвано, но щедро и любвеобильно. И у дверей уже толпились любопытные, непременно желавшие воочию, чтобы не было обману, собственными глазами увидеть чудотворца, а для пущей убедительности, если представится к тому хоть малейшая возможность, – потрогать его руками или хоть прикоснуться к нему. И уже стекались к дому Марфы и Лазаря болящие – иные шли своими ногами, иных родичи тащили на носилках или на спине, – так что вскоре вся улица была ими запружена. Иисус велел городскому глашатаю, отряженному ему в помощь, объявить, чтобы шли все на главную площадь Вифании – там он будет говорить с ними, однако народ был не такой дурак, чтоб, поймав птичку, разжать руку. По причине таковой предусмотрительности или недоверчивости никто с места не тронулся, и Иисус был принужден появиться в дверном проеме и выйти, как любой из нас, – не загремела музыка, не воссиял ослепительный свет, не затряслась земля под ногами, и небо над головой не сдвинулось. Вот я, сказал он, постаравшись, чтобы голос его звучал как можно более обыденно, но даже если бы ему это удалось, сами по себе слова эти, сказанные тем, кем они были сказаны, заставили всех разом броситься на колени. Спаси меня! – кричали одни, а другие: Исцели меня! Он вернул дар речи немому, который по причине своей немоты ни о чем попросить не мог, а остальным велел разойтись по домам – ибо веры в них было мало – и вернуться сюда наутро, но прежде всего – покаяться в своих грехах, ибо Царство Небесное близко, и время скоро исполнится, то есть ничего нового не сказал. Ты – Сын Божий? – спрашивали его, и он отвечал загадочно, к чему уже привыкли слушавшие его:

Если бы не был, то Бог скорее наслал на тебя немоту, чем позволил бы задать этот вопрос.

С этого началось и так продолжалось пребывание Иисуса в Вифании, покуда не пришел назначенный им срок встречи с учениками, прибывавшими из дальних краев. Разумеется, со всей округи, из городов и деревень, потянулись туда люди, проведав, что тот, кто творил чудеса на севере, находится теперь в Вифании. Теперь Иисусу даже не надо было выходить из дома Лазаря – все стекались туда как к месту поклонения, но он никого не принял и всем велел собраться на некой горе за городом, сказав, что там обратится к ним с проповедью, призовет покаяться и излечит кое-кого из страждущих. В скором времени дошли слухи об этом и до Иерусалима, и еще больше стали толпы, так что Иисус, опасаясь давки, в таких случаях и при таком немыслимом стечении народа неизбежной, спрашивал себя, надо ли продолжать проповеди. Прибыли же из Иерусалима в чаянии спасения и излечения сперва люди нищие и неимущие, но за ними последовали и те, кто побогаче, и даже сколько-то книжников и фарисеев, отказывавшихся верить, что кто-то, будучи в своем уме, решился на такую, можно сказать, самоубийственную дерзость и без обиняков объявил себя Сыном Божьим. Они воротились в Иерусалим раздраженные и озадаченные, потому что Иисус никогда прямо на вопрос, так ли это, не отвечал, называя себя, когда речь заходила об узах родства, Сын Человеческий, если же при упоминании Бога случалось ему назвать его Отцом, понимать это следовало так, что речь идет об Отце Небесном, чада которого – все люди на земле, а никак не он один. Оставался невыясненным и спорным вопрос о его многократно доказанной и подтвержденной способности исцелять, причем безо всяких магических заклинаний и пассов, а очень просто, одним-двумя словами: Иди, Встань, Говори, Виждь, Очистись – либо легчайшим даже не возложением руки, а прикосновением пальцев, после чего в тот же самый миг кожа прокаженных становилась чище росы под первыми лучами солнца, речь немых и заик струилась текуче, легко и плавно, паралитики вскакивали со своих одров и принимались плясать до полного изнеможения, слепые не желали верить тому, что открывалось их прозревшим очам, хромые бегали без устали взад-вперед, иногда, для забавы, вновь подражая своему недавнему увечью, чтобы миг спустя вновь пуститься бегом. Покайтесь, говорил им Иисус, покайтесь, – и больше ни о чем другом не просил их. Но первосвященники Храма Иерусалимского, которым, как никому, памятны и известны были все смуты и волнения, порожденные пророками разного рода, решили после того, как взвесили и измерили все сказанное Иисусом, что на этот раз никаких религиозных ли, политических ли мятежей больше не допустят и что отныне и впредь все, что ни вымолвит, все, что ни сделает этот галилеянин, да и сам он, будет находиться под тщательным и неусыпным наблюдением, чтобы в случае необходимости – и, похоже, время это не за горами – выкорчевать уже объявившееся зло, ибо первосвященник сказал: Меня он не обманет, Сын Божий есть Сын Человеческий.