Евангелие от Иисуса - [111]

Да, это правда, той больше нет, но осталась та, что была ею, и крепко связаны они меж собою узами памяти и стыда. Ты такая, как есть ныне, и ты со мной. Хвала Всевышнему за это, хотя настанет день, и он уведет тебя от меня, и с этими словами Мария откинула покрывало, открыв лицо, но никто не сказал: А-а, вон идет сестра Лазаря, та, что жила развратом.

Вот мой дом, молвила она, но не хватило у нее духу постучать в ворота или же позвать хозяев. Иисус толкнул притворенную створку и спросил: Есть кто в доме?

Есть, отозвался изнутри женский голос, а кто там? – и за голосом вслед появилась у ворот та, кому принадлежал он, – Марфа, сестра Марии, более того – близнец, но сходство лишь угадывалось, не бросаясь в глаза, ибо на ней сильней и пагубней сказались протекшие ли годы, тяжкий ли труд, или так уж распорядились судьба, природа, образ жизни. Она взглянула сначала на Иисуса, и при взгляде этом ее лицо вдруг осветилось и прояснилось, будто рассеялась застилавшая его хмарь, но в следующую же минуту, когда она перевела глаза на сестру, отразилось на нем сперва сомнение, а потом неудовольствие. Кто же он такой, раз пришел с тобой? – подумала, должно быть, Марфа, или: Как может он – тот, кем кажется, – быть с тобой? – хоть и не могла бы сказать, кем же показался ей Иисус. И, без сомнения, именно потому вместо того, чтобы спросить: Как ты? – или: Зачем ты здесь? – с уст ее слетели слова: Кто этот человек? Иисус улыбнулся, и эта улыбка со стремительной силой прянувшей с тетивы стрелы ударила ее прямо в сердце, заставив его отозваться томительной и странной, доселе неведомой и сладкой болью. Меня зовут Иисус из Назарета, ответил он, я – с твоей сестрой, и слова эти, mutatis mutandis [7], как сказали бы на своей латыни римляне, равносильны были тем, что выкрикнул он когда-то Иакову, навек расставаясь с ним на берегу моря: Ее зовут Мария из Магдалы, и она со мной. Марфа отворила дверь и сказала: Входите, это твой дом, – и непонятно было, к кому из двоих обращено было это «твой». Уже во дворе Магдалина, взяв сестру за руку, сказала: Я принадлежу этому дому, которому и ты принадлежишь; я принадлежу этому человеку, которому ты не принадлежишь; с ним и с тобою связана я неразрывно, и потому прошу тебя, не кичись своей добродетелью, не кори меня моим несовершенством, я пришла с миром и в мире хочу пребыть. Сказала Марфа: Я приму тебя, как велит мне долг родства, и дай Бог, чтоб настал день, когда я смогу принять тебя по любви, но только не сегодня, – она собралась сказать еще что-то, но замолчала, оттого что затворила ей уста мелькнувшая мысль: знал ли человек, которого привела с собой сестра, о прошлой ее жизни, и в прошлом ли осталась эта жизнь? – ив этой точке ее размышлений лицо ее залилось краской смущения, и на миг она возненавидела и их обоих, и самое себя, но тут заговорил Иисус, понявший, что нужно в этот миг услышать Марфе, ибо не так уж трудно угадать, что за мысли роятся в голове человеческой. И он сказал: Господь судит нас всех, но каждый день – по-иному, ибо и сами мы каждый день – иные, и если бы сегодня, Марфа, судил тебя Господь, не думай, что предстала бы ты в глазах Его иной, нежели Мария. Говори ясней, отвечала она, я тебя не понимаю.

Я ничего более тебе не скажу: сбереги у себя в душе мои слова, повторяй их всякий раз, как будешь обращать взор на сестру твою. А она уже не… Хочешь знать, не потаскуха ли я? – грубо перебила Магдалина замявшуюся на миг Марфу. Та отступила на шаг, всплеснула руками: Нет-нет, не говори ничего, мне довольно слов Иисуса, – и, не сумев сдержаться, расплакалась. Мария подошла к ней, обняла, словно укачивая, и Марфа сквозь слезы проговорила: Что за жизнь, что за жизнь, – и непонятно было, о себе это она или о сестре.

Где Лазарь? – спросила Мария. В синагоге. Здоров ли он? Его, как и прежде, все мучают приступы удушья, если б не это, все бы ничего. Ей захотелось добавить со вновь нахлынувшей горечью, что поздновато забеспокоилась блудная – вот уж истинно во всех смыслах «блудная», со злой насмешкой подумала она, – сестра о его здоровье: ни разу за все эти годы не удосужилась справиться, живы ли они с братом Лазарем, который все хворает и того и гляди отдаст Богу душу. Обернувшись к Иисусу, отступившему в сторону и наблюдавшему чуть поодаль эту заново готовую разгореться ссору, Марфа пояснила: Брат наш переписывает книги в синагоге, к иной работе не способен, здоровьем слаб, и прозвучало это, хоть, быть может, и ненамеренно, так: никто не в силах понять такую жизнь, когда мужчины в доме нет, и постоянного заработка тоже, и весь дом на ней одной, и ни минуты свободной у нее нет. Чем же он болен? – спросил Иисус. Случается у него удушье, сказала Марфа, сердце вот-вот остановится, а потом делается белый как полотно, а потом, не успев подумать, оттого ли, что вдруг заметила, как молод сам Иисус, оттого ли, что ревность тронула ее сердце или дух смутился, добавила: Он у нас младший, и вслед этим прозвучали слова, которые по праву и долгу произнести должна была бы вовсе не она, а стоящая рядом Магдалина: Ты устал, сядь, я омою тебе ноги. Немного погодя, когда они остались наедине, Магдалина полушутя, полусерьезно сказала: Судя по всему, сестрам этим на роду написано влюбляться в Иисуса, на что отозвался Иисус: Она не жила, и сердце ее потому полно печали. Нет, не потому, живо возразила Магдалина, она думает, как несправедливо устроен мир: падшая женщина получает награду, а тело добродетельной прозябает втуне. Бог наградит ее как-нибудь иначе. Может быть, и все же тот, кто сотворил мир со всем, что в нем есть, не должен бы лишать им же сотворенных женщин ни одного из его плодов.