Евангелие от Иисуса: Сарамаго в стане еретиков - [5]
Не найдя приюта, он вынужден снова покинуть дом и отправиться к Марии Магдалине — единственному человеку, к которому он привязан. Не имея прямых контактов с ангелами, Магдалина знает то, что Иисус только начал осознавать: “Я ничего не знаю о Боге, — говорит она, — кроме того, что одинаково страшно быть и избранником его, и тем, кто навлек на себя его гнев”. Иисус медленно, но неуклонно движется к постижению парадоксальности Бога, и Мария из Магдалы, самая верная его последовательница, которая никогда не узнает, что такое быть избранной или навлекающей гнев, становится для него той человеческой опорой, за которую он будет держаться, когда встретится с этой парадоксальностью лицом к лицу.
Бог, обещавший Иисусу “власть и славу”, наделил Иисуса способностью творить чудеса. Сарамаго повторяет евангельский сюжет, и чудеса входят в его роман на правах той же метафизической реальности, о существовании которой в начале романа возвестило явление ангела. Однако чудеса лишены смысла благого дара. Иисус творит их против своей воли, вынужденный исполнять завет Бога, который тот заключил с ним в одностороннем порядке. Окружая себя друзьями и завистниками, он по-прежнему идет к знанию, поглощенный все той же виной, передавшейся ему от отца. Он еще не осознает парадоксальность Бога, но приходит время, и Дьявол раскрывает ему глаза. Иисус узнает о своем непосредственном родстве с Богом, который смешан со злом и тем же проклятьем вселяется в своего сына: “У ног Иисуса корчился одержимый, голос обуявшего его беса произнес непроизносимое и смолк, и в этот миг Иисус, словно узнав себя в нем, почувствовал, как и в него входит и овладевает им некая сила, которая, поведя его неведомо куда и неведомо к чему, в конце-концов приведет к могиле и в могилу сведет”. До этого момента Дьявол постоянно стирал грань между моральными полюсами своих деяний, но он по-прежнему оставался для Иисуса кем-то внешним, способным лишь помочь со стороны, но не стать соучастником личности. Теперь же прилив в Иисуса новой чужеродной силы, за которой раньше он лишь наблюдал, позволяет ему почти что прозреть: “Хочу сказать, что бесы... ныне вырвались на свободу: мы ведь знаем теперь, что они не умирают, и сам Бог не может их убить”. Закрепление приобретенного знания происходит в одной из заключительных сцен романа, когда Иисус встречается с Богом и Дьяволом на лодке, отнесенной от берега и скрытой туманом от человеческих глаз.
Эта встреча открывает ему их истинные лица, схожие в основе своей. Иисус узнает о своей судьбе и о том, что за него уже все решено. Даже в одностороннем порядке он не может разорвать навязанное Богом соглашение. На время ему становится даже весело — и это последняя из его моральных побед, потому что дальше Бог вводит его в краткий курс дальнейшей истории человечества, в которой нет ни проблеска света. Мы видим завершенный образ Иисуса — образ борца, который внутри себя борется за право быть человеком, право быть свободным от Дьявола и Бога. Он безуспешно борется против грядущего христианства, в основу которого Бог обрекает его лечь своей смертью.
II. Сарамаго рядом со знаменитыми еретиками
Строя свою концепцию мироздания, демонстрируя обман, заложенный в его метафизическом измерении, Сарамаго обходит стороной наследие, оставленное Отцами Церкви. Это дает право и нам, рассматривая роман писателя, сопоставлять его не с ортодоксальными доктринами, а с взглядами тех, кто, подобно самому писателю, оказался в стане еретиков. Мы остановимся на четверых знаменитых еретиках — философах Серене Кьеркегоре, Фридрихе Ницше, психологе Карле Густаве Юнге и историке Эрнесте Ренане. Отношение всех четверых к христианству было беспокойным, и итогом исканий у каждого стали свои ответы. Ренан увидел в Иисусе великого революционера духа, Кьеркегор постиг парадоксальный смысл веры и, фактически, ее невозможность, Ницше преодолел христианство, выйдя к горизонтам новой морали, а Юнг столкнулся с новой реальностью коллективного бессознательного, парадоксальность которой ставила в тупик. Мы унаследовали все эти достижения, хотя можем и не осознавать этого. Вполне естественно ожидать, что они могут проявиться в культурном облике нашей эпохи. Каким бы богохульником ни был Сарамаго, интерес представляют не столько сами выводы его романа (в силу их слабости), сколько то, как они соседствует с достижениями мысли его выдающихся предшественников.
а) Проблема рассказчика
Одна из первых проблем, с которой мы сталкиваемся, читая роман, — это проблема рассказчика. Сарамаго не раскрывает его имени, и читателю на этот счет остается лишь догадываться. Евангелие не подразумевает авторства Бога, его автором является именно человек. Более того, от евангелиста даже не требуется быть свидетелем описываемых событий. К примеру, уже для Ренана практически не вызывает сомнений тот факт, что “Евангелие от Иоанна” является более поздним и совершенно не типическим произведением по сравнению с синоптическими евангелиями. При историческом подходе также следует понимать, что в первые века христианской эры сосуществовали несколько жизнеописаний Иисуса, и вплоть до первых попыток самоопределения Церкви не было возможности поставить одно выше другого. Единоличное авторство текстов Нового завета также не является доказанным и доказано вряд ли будет, потому что, как пишет Ренан, “
