Евангелие от Джексона - [44]

В конце аллеи показался кто-то в мятых штанах с ширинкой, застегнутой огромной блестящей булавкой. Вылинявшая, без многих пуговиц рубашка, обнажала голое пузо, полуоторванный ее рукав держался на трех нитках.

Лицо Лодина просветлело в улыбке, — он не ошибся, это приближалась, загадочная, как НЛО, местная знаменитость Цаперко, проще Цап — известный поэт улицы, шизофреник и алкоголик в одном лице, прославившийся в тутошнем литературном мире писанием белых стихов, таких же идиотских, как и сам автор. И ведь печатают же придурка даже в республиканской периодике, не без зависти думал Лодин. По-видимому, кто-то из влиятельных метров писательского цеха находил в его бредовых опусах особый изыск и сбатенции, созвучные фибрам собственной души.

Цап шел хмурый и злой, скорей всего от недопития. «Ну, сейчас что-то будет, — подумал Лодин. — Этот без хреновин не может». Так оно и вышло — Цап не заставил ждать долго. Заметив двух прикорнувших фунфуристов, он широкой походкой направился к ним, на ходу расстегивая булавку. Затем зажмурил один глаз и, скорректировав прицел, толстой, турбулентной струей, под демонический хохот смыл искомую позицию. Поэт, судя по всему, давно хотел писать, что он успешно и осуществил с присущей творческим людям выдумкой. Толпа сотрясалась и валилась с ног при виде этого акта, кто-то даже зааплодировал. Поэт, облегчившись, застегнул булавку и невозмутимо пошкандыбал дальше. Разбуженный Клоун с трудом разлепил веки и мутными, как у соленого судака глазами, непонимающе уставился на окружающих. Затем он встал и нетвердой походкой отправился в кусты — его мучило то же жгучее желание, что и сумасшедшего рифмоплета. Силенок, однако, хватило только на дорогу — дойдя до густых зарослей, Клоун не удержался на ватных ногах и мешком повалился в цепкие объятия остриженной зелени. Он упал так, что его бренное тело осталось в кустах, а голова, словно кочан капусты, торчала снаружи. Судя по луже, вытекшей из-под куста, команда «отлить» отменена не была. Три пожилые женщины, проходившие мимо, из лучших побуждений стали пытаться вытащить незадачливого пьянчужку из кустов, чем вызвали недовольство скамейки.

— Да проходите мимо, гражданочки, живет он тут, из гнезда выпал, — раздался насмешливый голос Фили. — Вы, наверное, с другой планеты свалились, совсем не в курсе здешних обычаев.

Филя как в воду глядел: добровольные спасатели наперебой скороговоркой залопотали что-то то ли по-фински, то ли по-шведски, но свои усилия по вызволению бедняги из плена не прекратили.

— Надо достать Клоуна, а то не уйдут, — вслух решил Филя и полез в кусты. — Посторонитесь, тетеньки-капиталистки, свои социальные проблемы мы решим как-нибудь сами, без вас.

Он выволок Клоуна и бросил чахлое тело на скамейку рядом с чьей-то сумкой. Иностранки, успокоившись, пошли дальше. Но это был не конец: Клоун тут же запустил немытую руку в чужую сумку. Страшный удар здоровенного мужика, хозяина сумки, мгновенно отправил тело по старому адресу, в кусты. Кочан капусты лег на свое место. Да, поистине человеческая комедия, достойная пера великого Бальзака!

Лодин стряхнул с себя созерцательное настроение, встал и двинулся по аллее. Он вспомнил о счастливой облигации. Что же с ней делать? Время идет, а это против него. А как подмывало сдать ее тогда, в Сбербанке, вместе с остальными. И все же хорошо, что он удержался, кто знает, сколько у них там длится экспертиза. Нельзя сдавать улику против себя на неопределенное время, словно ценную побрякушку в ломбард. А как быть? Продать? Да кто купит? Сразу же спросят, почему не сдаешь сам. Может, выбросить от греха подальше?

Он поднялся по ступенькам в открытое парковое кафе. Выпить, что ли, этого пойла, именуемого почему-то кофе натуральный? Взяв чашку «натурального» и булочку, видом и твердостью смахивавшую на искореженную конскую подкову, он присел за отдаленный столик. Рядом, по-соседству, каких-то три орла играли в карты. «И здесь все то же», — подумал Николай, присматриваясь к играющим. Длинный, в шляпе тасовал колоду, рядом стояла увесистая трость со свинцовым набалдашником в виде змеиной головы. Второй сидел боком к Лодину, пожилой, кавказской наружности.

— Шлапа, лажи калоду на стол, со стола снымать буду, — сказал он и протянул палец с золотым перстнем к картам.

— Может, по пятише спилим? — предложил третий, маленький толстячок, гордый сын Израиля.

«Да, здесь полный интернационал», — про себя отметил Лодин.

Руки Шляпы шустренько раскидали по три карты. Ход, сброс в закрытую, молча взяли по одной. Шляпа задумался.

— Нет бубей — членом бей, — сострил «гордый сын».

— Дети, кричите ура, папе пришла бура! — торжественно объявил Шляпа, бросая перед собой карты.

Те молча уставились на них.

— Везет дуракам и пьяницам, — важно изрек «кавказец».

Шляпа пропустил «комплимент» мимо ушей. Полезли за деньгами, две пятерки заскользили по столу.

— Ну, что смотришь? Может, сыграть хочешь?

Лодин понял — обращаются к нему.

— Можно и сыграть, пощекотать себе нервишки, — сказал Николай.

— Так сядь задом на кынжал, — незлобно посоветовал «кавказец», — пашыкочэш скока хочэш.