Евангелие Достоевского - [33]

Кириллов

Носителем идеи человекобожества в «Бесах» является Кириллов: «Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет». Характерен диалог Кириллова со Ставрогиным:

– Кто научит, что все хороши, тот мир закончит.

– Кто учил, Того распяли.

– Он придет, и имя ему человекобог.

– Богочеловек?

– Человекобог, в этом разница.

Человекобог приходит на место Богочеловека, «счастливый и гордый» человек – на место смиренного и страдающего Христа. По словам Бердяева, «вражда Достоевского к революции не была враждой бытового человека, отстаивающего какие-либо интересы старого строя жизни. Это была вражда апокалиптического человека, ставшего на сторону Христа в последней борьбе его с антихристом… Достоевский вскрывает обманный характер “революции”. Она никогда не достигает того, чем прельщает. В “революции” антихрист подменяет Христа. Люди не захотели свободно соединиться во Христе, и потому они принудительно соединяются в антихристе».

В «Преступлении и наказании» созданная Раскольниковым теория привела его к убийству. В «Бесах» убийство Шатова – неотъемлемая часть того плана справедливого переустройства общества, осуществлением которого занята революционная «пятерка» во главе с Петром Верховенским. В этой пятерке все построено на шпионаже: все следят друг за другом. Несогласных, пытающихся вырваться из мира бесов, убивают. Таков закон революционной борьбы. «У него хорошо в тетради, – говорит Верховенский о Шигалеве, – у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому… В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство».

Кириллову в замысле убийства Шатова отведена своя роль. Поскольку он разработал теорию самоубийства как пути к достижению человекобожества («кто смеет убить себя, тот бог»), то ему и предлагается убить себя, оставив предсмертную записку, в которой он возьмет на себя вину за убийство Шатова. Тем самым он внесет вклад в общее революционное дело. Так закладывается образ революционера – мученика за идею, готового пожертвовать собственной жизнью ради общего блага. Образ этот – такой же гротескный, как и другие образы «Бесов». Но и этот образ Достоевский наделил своими собственным чертами: Кириллов тоже эпилептик; как и Достоевский, он не спит по ночам, подкрепляя себя крепким чаем.

Более того, Кириллов – тоже по-своему верующий; Верховенский даже обвиняет его в том, что он верует в Бога «больше попа». «В кого? В Него! – отвечает Кириллов. – …Слушай: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие». Сияющий образ Христа на минуту мелькает в предсмертной речи Кириллова. Но теория, рабом которой стал Кириллов, вытесняет этот образ из его сознания, и он отрекается от веры: «Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет Бога, и не убить себя тотчас же? Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал, есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам… Это я убью себя сам непременно, чтобы начать и доказать… Я обязан уверовать, что не верую… Я три года искал атрибут божества моего и нашел: атрибут божества моего – Своеволие!.. Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою». Самоубийство Кириллова является завершением его пути от веры к неверию, от Богочеловека к человекобогу.

Шатов

Шатов – символ протеста против революции. Он пытается вырваться из объятий бесов. Он осознал неправду революционной идеологии, а главное – неправду атеизма. Он ищет свой путь к Богу. Он – еще один двойник Достоевского в романе, в его уста Достоевский вкладывает свои собственные воззрения на судьбу России: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него как в единого истинного… Никогда еще не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий Бог, но всегда и у каждого был особый… Чем сильнее народ, тем особливее его Бог. Никогда не было еще народа без религии, то есть без понятия о зле и добре… Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать».

Шатов – противник общечеловеческой нравственности и единой всемирной религии. Он считает, что у России свой путь, а потому у нее должен быть и свой Бог. Имя этому Богу – Христос. Не просто Христос универсальный, общечеловеческий, а «русский Христос» – Тот, Который становится своим для русского народа.

Но Бог не может быть просто частью идеологии. Ставрогин обвиняет Шатова в том, что он низводит Бога до простого атрибута народности. Шатов резко реагирует: «Напротив, народ возношу до Бога… Народ – это тело Божие… Единый народ-“богоносец” – это русский народ…» Тогда Ставрогин задает Шатову ключевой вопрос: «Веруете вы сами в Бога или нет? – Я верую в Россию, я верую в ее Православие… Я верую в Тело Христово… Я верую, что новое Пришествие совершится в России… Я верую… – залепетал в исступлении Шатов. – А в Бога? В Бога? – Я… я буду веровать в Бога».