Ева Браун: Жизнь, любовь, судьба - [49]

Позднее отец Евы объяснял столь резкую перемену своих политических взглядов необходимостью поддерживать мир в семье и сильным давлением со стороны начальства. Но, безусловно, решающую роль здесь сыграли внешнеполитические успехи Гитлера. Ведь сам Фриц Браун однажды откровенно заявил: «Как я могу придерживаться иного мнения, когда Гитлер присоединил к нам Австрию, Судеты и Мемель[67] и одержал победу над Варшавой, Парижем и Осло».

После вступления отца в НСДАП, влияние Евы в Оберзальцберге еще более усилилось. Привилегированное положение позволило ей теперь регулярно приглашать к себе родителей и сестёр. Гретль разрешили иметь собственные апартаменты. А после отъезда леди Митфорд из Германии у Евы больше не было достойных соперниц.

Летом 1940 года Гитлер в последний раз посетил Байрейтский фестиваль и с тех пор не поддерживал никаких отношений с Винифред Вагнер. С Евой же Гитлер, напротив, еще более сблизился и, чем трагичнее становилась ситуация, тем чаще он искал прибежища в «Бергхофе», где присутствие заботливой возлюбленной позволяло хоть на какое-то время забыть о неотвратимо приближающемся страшном конце.

Обслуживающий персонал в «Бергхофе» именовал теперь Еву не иначе, как «шефиня». Бе так и называли за глаза. Но публично ее имя никогда не произносилось, в лучшем случае шепотом только инициалы. Сплетение начальных букв имени и фамилии возлюбленной фюрера в форме кленового листка — эту монограмму придумала лично она — красовалось почти на всех ее вещах. Гитлера Ева в разговорах по-прежнему называла «шефом», «фюрером» или просто «АГ». Он, в свою очередь, часто ласково именовал ее «Чаперль». Так в Вене принято обращаться к любимым существам.

Ева стала настоящей дамой, изысканностью манер, элегантностью и самоуверенностью затмевающей всех женщин в Оберзальцберге. С годами она сделалась еще красивее.

«Ее никак нельзя было назвать красавицей с обложки модного журнала, — вспоминает Траудль Юнге, впервые увидевшая возлюбленную Гитлера в 1943 году. — Ее туалеты демонстрировали не столько богатство, сколько хороший вкус. Волосы она слегка подкрашивала, хотя была натуральной блондинкой. Обилие косметики уравновешивалось ее удачным подбором. А какая у нее была грациозная походка!»

У Евы была целая коллекция туфель, которые она заказывала в Италии и которые щедро дарила сестрам и подругам. Но особенно она обожала драгоценности. Часто Ева намеренно надевала подчеркнуто скромное платье, чтобы на его фоне эффектнее смотрелся роскошный браслет или бриллиантовое колье.

В 1944 году Ева попала в категорию «лиц, обязанных нести трудовую повинность», и вернулась на свою прежнюю должность в фотоателье Гофмана. Гитлер был крайне щепетилен в подобных вопросах. Он искренне полагал, что нельзя делать никаких исключений из неукоснительно действовавших для всех правил, и неприятно удивился бы, узнав, что Ева очень редко появлялась на своем рабочем месте. Действительно, едва ли кто осмелился заставить по-настоящему работать возлюбленную Гитлера. Для нее отбывание трудовой повинности являлось простой формальностью.

«Завивку она делала не меньше одного раза в день, — рассказывает парикмахерша Милла Шеллмозер, — и была очень нетерпеливой и раздражительной. На чай давала мало и неохотно». Ее парикмахер Бергард сообщил автору, что каждый день приходил к ней домой около двух часов и что она никогда не говорила ни о войне, ни о политике. Позднее он отправился вместе с Евой в Берлин и там поселился в рейхсканцелярии. А Милла Шеллмозер вышла замуж за личного парикмахера Гитлера Пауля Рота. «Гитлер вызывал меня к себе ровно в полночь. Прическе он придавал очень большое значение. Брился он обычно сам».

С годами хозяйка Берхтесгадена сильно изменилась. «Я не узнавала своей сестры, — уверяет Ильзе Браун. — Чувствовалось, что она полностью попала под влияние Гитлера, У Евы испортился характер, она стала надменной и вела себя порой как настоящий деспот. Близкие были просто поражены ее бестактностью». «Тесное общение с сильными мира сего делает человека эгоистом. Порой он становится очень жестоким. Ева раздает свои старые платья с таким видом, будто она — королева, а мы — презренные слуги». Свои мысли Ильзе тогда, естественно, опасалась высказывать вслух, она только записывала их в дневник. В письме к старшей сестре, постоянно испытывавшей финансовые трудности, Ева обещала ежемесячно посылать ей десять марок. Она прямо заявила, что не собирается досаждать Гитлеру просьбами помочь ее семье. «Я считаю, это неприлично».

Поскольку Ильзе все более откровенно критиковала проводимую Гитлером политику, Ева запретила ей затрагивать эту тему в «Бергхофе». «Если фюрер отправит тебя в концлагерь, не надейся на меня». Вообще на все разговоры на эту тему в Оберзальцберге было наложено строгое табу. Камердинер Гитлера Ганс Юнге (он женился на его секретарше Траудль, отправился добровольцем на Восточный фронт и там погиб) рассказал о следующем инциденте: «Как-то все собрались за столом, и Генриетта фон Ширах села рядом с Гитлером. Я стоял у них за спиной и слышал их разговор. «Мой фюрер, — сказала госпожа фон Ширах, — недавно в Вене я видела поезд с депортированными евреями. Несчастные выглядели просто ужасно. Наверняка с ними очень жестоко обращаются. Неужели, мой фюрер, вы ничего об этом не знаете, а если знаете, почему терпите?» Гитлер ничего не ответил. После продолжительной гнетущей паузы он встал и, не прощаясь, вышел из столовой».