Ева Браун: Жизнь, любовь, судьба - [40]

Ева восторженно писала родителям: «Военно-морской парад совершенно изумительное зрелище. Мы все просто поражены им. К сожалению, меня очень сильно продуло, я подхватила простуду, сел голос. Завтра мы уезжаем в Таормину, а не на Капри…» Но почему она не вернулась обратно вместе с официальными лицами и почему с ней остались Брандт и Морелл, также поставившие свои подписи на почтовой открытке? Они захотели продлить свой отпуск или были вынуждены и дальше ухаживать за госпожой Дрезен?

Сама она написала на открытке, отправленной из отеля «Квизизана» на Капри: «Мы наконец добрались до острова, поездка в Таормину отняла бы у меня много сил. Я похудела и очень ослабла…»

Эти ее слова совершенно непонятны и опровергаются фотографиями из альбома Евы. На них изображена цветущая женщина, ласково поглаживающая осла на одной из узких улочек Капри или легко взбирающаяся по склону Везувия. Может быть, Ева просто хотела успокоить родителей? В регистрационном журнале отеля отмечено пребывание там Евы Браун, но ничего не сказано о том, что одна из сопровождавших ее женщин нуждалась в особом уходе.

Покушение или несчастный случай — как бы то ни было, но Ева, видимо, быстро забыла о данном инциденте. Во всяком случае, она совершенно не упоминает о нем в своем альбоме. Свое описание визита Ева завершила словами: «Итальянцы от нас без ума, они непрерывно ухаживали за мной и называли только «очаровательной блондинкой».

«Я — не личная жизнь»

У его превосходительства Герберта фон Дирксена в папке лежало личное письмо британского премьер-министра Чемберлена. Граф Иоганн фон Вельчек прибыл из Парижа, чтобы передать Гитлеру письмо Даладье[50]. Из Вашингтона спешно прилетел Ганс Дикгоф с посланием от президента Рузвельта. Но Гитлер никогда не любил читать послания глав иностранных государств и принимать своих собственных послов. В Нюрнберге они целыми днями ждали, пока он наконец закончит любоваться маршем своих военизированных формирований на огромной, обнесенной бетонными заграждениями площади, именуемой «Партийным стадионом». Судетский кризис вынудил весь мир затаить дыхание. На политическом горизонте сгустились облака, послы смертельно устали от ожидания, но даже Риббентроп не осмелился замолвить за них слово.

Как и в предшествующие годы, Ева также приняла участие в этом празднестве штыков и штандартов со свастикой. Как и послов, ее также поместили в «Гранд-отеле». Через какое-то время она сразу же обратилась к Гитлеру со следующей просьбой: «Пожалуйста, шеф, не заставляйте этих людей ждать, ведь они прибыли издалека, чтобы увидеть вас. Ведь каков поп, таков и приход…» Ева очень любила подкреплять свои аргументы поговорками, делая их более образными.

Гитлер успокоил Еву, вызвал Видемана и, дождавшись ее ухода, сказал: «Ладно, пригласите этих засранцев».

Автор рассказывает об этом инциденте вовсе не для того, чтобы доказать, будто Ева активно вмешивалась в политику и сыграла пусть даже незначительную роль в подписании Мюнхенских соглашений. Нет, она не являлась ни Дюбари[51], ни королевой Пруссии Луизой и уж тем более ни Марией-Антуанеттой[52].

Можно ли отсюда, как Тревор-Рупер, приходить к поспешному выводу и заявлять, что «Ева Браун сильно разочарует историков»? Гитлер не был распутником, подобно Людовику IV, у него, в отличие от Людовика XVI, был по-настоящему мужской характер, и уж тем более у него никогда не было желания уподобиться Фридриху Вильгельму III и спрятаться за женской юбкой. На Гитлера с юных лет никто никогда не оказывал никакого влияния, и из разговоров в ставке видно, что он отвергал многие предложения своих паладинов, а над некоторыми даже откровенно издевался. Даже Борман мог лишь незначительно повлиять на его решения и являлся только исполнителем его приказов. Роль Евы Браун заключалась в беспрекословной демонстрации своей верности Гитлеру и готовности служить ему опорой в любой ситуации. Ведь, в сущности, он доверял только ей.

«Как вам понравилось мое обращение с дипломатами?» — спросил он Еву, и услышанное в ответ слово «поразительно» вдохновило его гораздо больше, чем подпись под текстом Мюнхенского соглашения. Подробности частной жизни Гитлера открывают нам другую, еще неизвестную страницу истории, резко отличающуюся от той, что представлена в сборниках документальных материалов. Так, например, во время войны он заявил в узком кругу, что считает Мюнхенское соглашение не победой, а чуть ли не крушением своих тогдашних планов. Своих представителей за рубежом Гитлер совершенно не воспринимал всерьез и вообще относился к дипломатам с нескрываемой антипатией. «Наши послы — сплошь бездари, они ничего не знают, ничего не понимают, не хотят изучать нравы и обычаи народов тех стран, где они временно проживают», — непрерывно внушал Гитлер Еве.

Однажды в присутствии Евы Гитлер рассказал следующую историю, подлинность которой подтверждает не только присутствовавшая при разговоре Ильзе, но и то обстоятельство, что о ней упоминается в «Застольных беседах Гитлера в ставке»[53]. В ней говорится о некоем советнике посольства и друге Хевеля