Ева - [6]

И еще с полчаса они говорят о путешествиях во времени. Потом Петя вздыхает, заявляет, что ему пора, рано утром на работу. Герман подвозит Петю до одной из пятиэтажек в Черемушках, разбросанных, как детские кубики, меж странно одинаковых тонких берез, шелестящих в темноте листвой. Открыв дверцу машины, Петя пожимает Герману руку, говорит, что рад был повидаться и, будто что-то незначительное, бросает, что есть у него один человечек, который, возможно, знает человечка, который поможет другу Германа Александровича.

Вот так, по цепочке, от одного человечка к другому, Герман спустя некоторое время оказывается лицом к лицу с улыбчивым белобрысым пареньком, который ничем не напоминает угрюмых персонажей из криминальных фильмов. Они встречаются в «Макдоналдсе» у метро «Проспект Мира». Июнь подходит к концу, пыль притушила яркие краски листвы и церквушки рядом с «Макдоналдсом», тяжело, уверенно легла на ступеньки и перила подземного перехода, на шелестящие на ветру книги стихийного книжного рынка, растянувшегося до «Олимпийского».

Герман приехал заранее, выкурил полпачки сигарет, прислонившись к глухой стене «Макдоналдса» и предоставив пыли возможность обвить его коконом. И вот теперь, стоя с пареньком у кассы, Герман чувствует тяжесть пыли на ресницах. Паренек берет «Биг Мак», картошку фри с сырным соусом и среднюю кока-колу с бултыхающимся в шипучих темных водах льдом. Герман предлагает заплатить, но паренек отказывается. Сам Герман для приличия и некоей симметрии за столом заказывает кофе.

— Давай здесь, — говорит паренек, указывая на свободный столик для двоих в углу. — Проголодался ужасно.

Невысокий, энергичный, футболка с двумя огромными глазами, рюкзак за спиной. Похож на студента, одного из тех бегающих по городу из библиотеки в спортивный зал, а оттуда на подработку, увлеченных, упертых, четко идущих к поставленной цели. Усевшись, кивает Герману:

— Рассказывай.

Слушает внимательно, продолжая, впрочем, с аппетитом поедать «Биг Мак».

— Когда нужны документы?

— А обычно сколько их делают?

— По-разному. Месяца два-три. Можно управиться и за неделю, но будет дороже.

Июль, август, сентябрь. Ломакины уедут к зиме. Где-то в середине ноября, сказал управляющий яхт-клубом.

— Три месяца я подожду, — говорит Герман.

Паренек отпивает кока-колы, достает из рюкзака дешевую шариковую ручку и пишет на салфетке цифры. Поворачивает салфетку к Герману. Герман, конечно, ожидал, что сумма будет большая, но чтобы такая! Он сглатывает.

Паренек меж тем вскрывает коробочку с сырным соусом и, не спеша, принимается макать туда палочки картошки фри и отправлять их одну за другой в рот. Солнце проделывает щель в пространстве над сумрачным углом, где сидят Герман и паренек, протекает в нее и зависает над быстрыми ловкими руками паренька. Оказывается, на его коже полным-полно белых волосков. Они есть даже на пальцах — дочиста отмытых, похоже, даже оттертых с помощью жесткой губки.

— А подешевле нельзя? — глупо, сам понимая, что глупо, спрашивает Герман. Другие пункты плана тоже требуют денег, да и первое время нужно будет на что-то жить.

— Можно. Но тогда только бумажку — свидетельство. А если сделать все правильно, будут записи в роддоме, загсе, в паспорте твоего друга. — Паренек улыбается, и Герман вдруг обнаруживает, что паренек-то совсем не паренек, ему лет под сорок, если не больше. — За эти деньги все будет по-настоящему. Твой друг ведь хочет по-настоящему?

Чтобы внести залог за документы, Герман продает квартиру. Хорошо, что стоит лето: пока подыскивает другую, ту, где будет жить с девочкой, он спит в машине. Свой двадцать восьмой день рождения также отмечает в машине. 18 июля. Пасмурно. Накрапывает дождь. Олег уехал с утра, а Ольга так и не вышла с девочкой на прогулку. Наверняка приканчивает припрятанные бутылочки коньяка или виски. Ольга ведет себя как человек, которого разъедает чувство вины. Герман надеется, что причина — в том, что она и Олег сделали с Евой в Севастополе. Но этими переживаниями она все равно не отделается.

Герман отмечает день рождения пакетом кефира и половинкой черного хлеба. Опустив стекло, протягивает на ладони угощение для подлетевших воробьев. Что ж, чем не гости. Птицы, склевав крошки и отлетев, снова возвращаются за добавкой. Снова и снова. Хлеб не успевает даже намокнуть. А вот в линиях ладони скапливается дождь и стекает меж пальцами.

5

— Тут полная разруха, — говорит в трубке риелтор, — окна на МКАД, но две комнаты и цена почти вписывается в ту немыслимо маленькую сумму, на которую вы рассчитываете, Герман.

В квартире на Северодвинской улице крепко пахнет солениями — бочковыми огурцами, солившимися с укропом и чесноком, скисшей квашеной капустой, маринованным чесноком. Эти запахи перебивают, но не совсем, запах кошек и тараканов. Ванна, унитаз и раковины цветут ржавчиной, линолеум с цветочками изрезан, отклеен по углам и загибается в конвульсиях, демонстрируя черное нутро. Обои в комнатах милосердно содраны, по-видимому, продавцом.

Потолок оклеен пожелтевшей бумагой. Продавец, чтобы пощадить клиентов, выбросил всю мебель, кроме стула годов тридцатых и нелепой, с претензией, тумбы под телевизор — впрочем, одной дверцы у той не хватает. Квартира занесена пылью с МКАД, точно палатка бедуинов в пустыне песком. На подоконнике лежат стопка книг и журналов, колода карт. А еще — похожая на температурный бред разноцветная постройка из лего: детали явно из разных наборов и подобраны на помойке. На кухне есть холодильник «ЗИЛ», покрытый изнутри плесенью. Герман включает его в розетку — тот неожиданно приветствует гулом мотора.