Этюд в красно-коричневых тонах, или Тайна, несущая смерть-II - [5]

И вдруг ему явственно вспомнилась последняя встреча с Лавинской — та самая, обнародования факта которой он так опасался. В тот день Манфред Петрович находился в самом мерзопакостном настроении — «Местное время» вылило на него очередной ушат помоев. Обесчещенный пасквилянтами Петрович в бессильной злобе выл, царапал обои, рвал в куски мерзкую газетенку, но когда раздался звонок в дверь, тут же смирил чувства и даже успел убрать следы своего праведного гнева.

— А, добрый денек, товарищ Лавинска, — приветливо разулыбался Петрович, впуская гостью. — Наконец-то побаловали старичка своим визитом. А вы все молодеете…

— Благодарю вас, Манфред Петрович, — чуть смутилась Лавинска, проходя в кухню. — Но я пришла поговорить о деле…

— Нет-нет, о делах потом, — весело суетился хлебосольный хозяин, — а первым делом я вас чайком угощу. Ах, какая незадача — как раз вся заварка вышла!

— Я наслышана о вашем трудном положении и кое-чего прихватила. — С этими словами гостья принялась выкладывать из авоськи хлеб, колбасу, чай, плавленые сырки… Уже два дня сидящий на воде и черствых корках Петрович с жадностью взирал на продукты. Ему страсть как хотелось схватить палку сервелада и тут же съесть вместе со шкуркой, но он понимал, что надо сдерживаться.

— Вот уж спасибо, — ворковал Петрович, привычно заваривая чай, — а то до пенсии неделя, сами знаете, какие теперь пенсии, а сколько дерут за квартиру, за электричество, за газ… Да-да, понимаю, вы человек занятой, это я тут лодырничаю да на судьбу жалюсь… Так что же у вас за дельце?

— Я хотела поговорить с вами, Манфред Петрович, о последних выходках национал-большевиков в Вермутском парке.

Петрович обреченно вздохнул. Он так и предполагал, что речь пойдет о чем-то неприятном. Значит, придется выкручиваться.

— Да, мне их деятельность тоже не по душе, — как ни в чем не бывало ответил Петрович. — Но я даже не представляю, чем мог бы вам посодействовать…

— Как известно, митинг был организован Социалистической партией, продолжала Лавинска. — Я думала, что руководство партии не было в курсе, что они сами осуждают лимоновцев, но оказалось, что им как будто даже импонируют эти красно-коричневые хулиганы. Во всяком случае, никто из наших лидеров не только не осудил, но даже толком от них не отмежевался.

— Сожалею, — вздохнул Петрович, — но я-то чем могу помочь? Да-да, знаю, что вы сейчас скажете — что я «крестный отец» социалистов и духовный вождь всего блока «За ОС». Но на самом деле все обстоит совершенно иначе. Они меня… — Манфред осекся, так как у него чуть не вырвалось словечко «кинули». — Они давно отошли от генеральной линии, впали в ревизионизм. Да что там — просто сделались опортунистами и ренегатами.

— Ну хорошо, пусть так, — не сдавалась гостья, — но вы, лично вы можете сказать свое веское слово? Ведь вы, Манфред Петрович, пользуетесь заслуженным авторитетом как раз у той части общества, на которую пытаются воздействовать лимоновцы. Ваш долг — публично осудить их!

— Долг, долг, — чуть помолчав, зло ответил Петрович. — А где вы все были, когда я в девяносто первом пытался сохранить единство партии и целостность Союза? — Немного смягчившись, он доверительно продолжал: — Поймите, товарищ, нынче времена не те. Время разбрасывать камни прошло, настал черед их собирать. Вы же сами видите, что кругом творится. С кем прикажете революцию делать — с этими вашими депутатами? Как же, сейчас — полезут они на баррикады на своих буржуйских «Мерседесах»! А лимоновцы — они хоть и «национал», но все-таки большевики. Я вижу в них боевой задор комсомольцев моей тревожной молодости… А что до всех этих выпрыгов, эпатажа, свастики в белом круге, так не берите в голову. — Петрович чувствовал, что говорит то, чего не следовало бы, но остановиться уже не мог — его «несло». — Да, да, все это внешнее, наносное. Это мы отрехтуем. Мы превратим их в настоящих пламенных борцов за великое дело Ленина — Сталина!

— Тут, кажется, уже Гитлером попахивает, — негромко заметила Лавинска.

— Пусть Гитлером, — с жаром подхватил Петрович. — Мы должны быть диалектиками и из всего извлекать рациональное зерно, в том числе из идеологи национал-социализма. Пора уже признать, что и у Гитлера были свои положительные качества.

— Да что вы такое говорите?! — возмутилась гостья, но хозяин ее уже не слышал. Его по-прежнему «несло», но то, что он говорил теперь, было выстраданным, заветным, чем Петрович еще никогда и ни с кем не делился:

— Гитлер в стране порядок навел — раз. Покончил с безработицей — два. Решил еврейский вопрос — три…

— Манфред Петрович, вы это всерьез? — изумленно перебила Лавинска.

— Нет, в шутку, — сварливо ответил Петрович. И, поспешно вернув маску скромного пенсионера, захлопотал: — Постойте, куда вы, дорогуша? Вот уже и чайничек закипает…

— Спасибо, я лучше пойду, — тихо произнесла гостья. — Боюсь, что нам с вами не по пути…

…Течение воспоминаний прервал телефонный звонок. Петрович нехотя снял трубку:

— Да!

— Господин Нахтигаль? — раздался в трубке приятный женский голос. Манфред Петрович? С вами говорит Чаликова, журналистка из Москвы.