Этюд в красно-коричневых тонах, или Тайна, несущая смерть-II - [6]

— В чем дело?

— Я хотела бы задать вам парочку вопросов. Если вы знаете, вчера в автомобильной аварии погибла Луиза Лавинска…

— Я не специалист в этой области, — отрезал Петрович, а сам подумал: «Ну вот, начинается…»

— Однако, насколько мне известно, незадолго до этого трагического события вы встречались с покойной…

— Ложь! — не выдержал Петрович. — Я ни с кем не встречался! Откуда вы знаете? Прекратите меня провоцировать!

Петрович в смятении швырнул трубку и тут же полез в письменный стол, где у него в дальнем уголке хранилась «заначка» — как раз на билет до Москвы и обратно.

— Ладно, поедем за товаром, — пробормотал он, дрожащими пальцами пересчитывая деньги. — Подальше от этих, — тут он подпустил неприличный эпитет, — журналюг, а заодно и заработаю пару копеек.

Петрович небрежно сунул деньги во внутренний карман и покинул квартиру, закрыв двери на цепочку и три замка.

* * *

Василий решительно вылез из «Москвича» с намерением вежливо, но строго разъяснить незадачливому пешеходу правила уличного движения, но неожиданно тот сам бросился в объятия сыщику:

— Вася! Узнаешь старого друга Колю?

Дубов пригляделся и признал в нарушителе своего бывшего одноклассника Колю Ивлева. Правда, выглядел тот явно не по годам потрепанным.

— Как раз на той неделе тебя вспоминал! — радостно продолжал вопить Ивлев. — Ну, сколько зим, сколько лет! А ты, я слышал, заделался частным сыщиком? Во здорово!

— А ты-то как? — прервал Василий бурный поток старого приятеля. — Все так же пишешь?

(Дело в том, что Коля Ивлев именовал себя поэтом и даже печатался в авангардном журнальчике «Источник», бурно возникшем на волне перестройки и тихо скончавшемся с наступлением рыночной экономики).

Но поэт не успел ответить, так как сзади загудели машины. Василий припарковал «Москвич» к ближайшему тротуару и тогда уж мог предаться беседе с давним знакомым.

— Писать-то пишу, да кому нужна подлинная поэзия в наш век чистогана? — вздохнул Ивлев. — Да чего уж там! Давай лучше заглянем в кофеюшку, тут за углом, очень милая дыра, там собирается, — Коля саркастически хмыкнул, творческая, блин, интеллигенция. Она же люмпенизированная сволочь.

Василию совсем не хотелось пить кофе, да еще в окружении столь неуважительно поименованной творческой интеллигенции, но чтобы не обижать Колю, согласился.

Кафе действительно оказалось дыра дырой, к тому же очень малолюдной видимо, творческая интеллигенция в это время обычно еще спала. Лишь за одним столиком пожилой человек в очках и с усами играл сам с собой в шахматы, а за другим пил кофе некий худощавый господин. У его ног похрапывал здоровенный ротвейлер в железном наморднике.

— Критик! — умиленно воскликнул Ивлев, бухаясь на стул рядом с хозяином собаки и увлекая за собой Дубова. — Михеев, ты даже не знаешь, как я тебя люблю!

— Знаю, знаю, — проворчал критик. — Уже с утра, небось, заправился?

— Ну так, самую малость, — захихикал Ивлев. — Знакомьтесь — критик Михеев, детектив Дубов. Вообрази, Вася, он так «достал» поэтов своей критикой, что пришлось завести себе столь надежного защитника! Ну как, ты уже выдрессировал Нику, чтоб кидалась только на нашего брата поэта?

— Я и не знал, что у тебя есть брат поэт, — как бы между прочим заметил Михеев. — А Ника — это моя муза.

Услышав свое имя, собака открыла один глаз, оглядела Ивлева и Дубова и, видимо, решив, что угрозы ее хозяину они не представляют, вновь задремала.

Продолжая что-то болтать, Ивлев извлек из дырявого кармана не менее дырявый кошелек и стал считать мелочь. Даже не прибегая к столь любимому им дедуктивному методу, Василий понял, что у его приятеля едва ли наберется даже на чашку растворимого кофе, и сам заказал две натурального.

— Спасибо, Вася! — патетически воскликнул Коля. — Скажи, чем бы я мог тебя отблагодарить? А, знаю! Я посвящу тебе свою лучшую поэму!

— Не слушайте его, — хмыкнул критик Михеев. — Если бы он посвящал по поэме всем, кто его угощал, то написал бы уже больше, чем Александр Дюма, Поль де Кок и Всеволод Кочетов вместе взятые.

— А критик все критикует, — не остался в долгу поэт. И, вновь оборотившись к Дубову, столь же сумбурно продолжал: — Послушай, Вася, давай лучше сходим на пикет!

— На какой пикет? — совсем изумился детектив. — С каких пор ты стал ходить на пикеты?

— Стихи бы лучше писал, — подпустил Михеев. — А то, поверите ли, все поэты подались в политику. Нас, критиков, без работы хотите оставить?

— А вы переквалифицируйтесь в политобозреватели, — предложил Ивлев. — Да нет, вообще-то я политикой не занимаюсь, но больно уж люди хорошие!

— Кто?

— Ну, эти, как их, национал-большевики. — Заметив недоуменное выражение на лице Василия, Коля поспешно добавил: — Ты не подумай, Вася, я их крайностей не разделяю, но люди и вправду прекрасные. Борются за интересы трудящихся, против разгула компрадорской буржуазии…

— А ты хоть понял, что сказал? — перебил Михеев. — Сам-то ты знаешь, что такое компрадорская буржуазия?

— Не знаю, но люди все равно хорошие, — продолжал Коля. — Их главный, Абель, он ведь тоже поэт, прекрасные стишки пишет: «О дайте, дайте мне гранату, Я наш позор сумею искупить, Ее я брошу прямо в НАТО — Довольно им Милошича бомбить». Вот вы не знаете Абеля, а это такой человек! Ему принадлежат два секс-шопа, а он борется с буржуями, за права бедного люда, за торжество духовности!.. Вася, пойдем на пикет — в полдень у американского посольства.