Этот жестокий замысел - [91]

Когда мы выруливаем на шоссе, Коул распахивает двери квадрокоптера и забирается внутрь.

– Та штука, которую ты прицепил к «Комоксу», она же не навредит ему, правда? – спрашиваю я.

Мато качает головой, не сводя глаз с дороги:

– Нет, просто выведет из строя двигатель.

Развернувшись, я цепляюсь за сиденье и смотрю сквозь забрызганное пеной заднее стекло. Коул выбирается из «Комокса» и бежит за нами по дороге, что-то крича. Но мне его уже не слышно.

И что-то сжимается внутри меня, когда его силуэт исчезает вдали.

– Так что случилось? – спрашивает Мато.

Мы несемся на север, оставляя дом и Коула позади.

– Я… я не знаю, готова ли обсуждать это сейчас.

Мато смотрит на меня, а потом на мой рюкзак.

– Кажется, ты замерзла.

Я опускаю глаза. Ничем не прикрытые руки побледнели, а кожа покрылась мурашками, несмотря на то что на улице тепло.

– Я в порядке.

Удерживая руль то одной, то другой рукой, он скидывает куртку с плеч.

– Похоже, она нужна тебе больше, чем мне.

Наши взгляды встречаются, и на мгновение мне кажется, что я сейчас расплачусь, но мне удается сдержаться.

– Я не знаю, что делать, Мато, – натянув куртку, говорю я. – Не знаю, как спасти нас, но и сдаваться не хочу.

– Я тоже не собираюсь сдаваться, – отвечает он. – Просто передохни. Я знаю здесь одно хорошее место.

Минут десять мы молча едем по пустыне, и лишь кое-где встречаются скалы и скрюченные кустарники. В голове все время крутятся мысли, что я слишком остро отреагировала и неверно истолковала слова Коула. Что есть какое-то вполне безобидное объяснение услышанному мной. Но я его не нахожу. Его имя постоянно всплывает в коммуникаторе. Он без остановки звонит мне и присылает сообщения с просьбой вернуться, но ни разу не упоминает Анну или их разговор у ручья.

Он знает, что я их подслушала. И знает, почему я ушла.

Но не может придумать оправдания, которое бы вынудило меня хотя бы ответить. Мато сворачивает на грунтовую дорогу. Вдали виднеются знакомые холмы, а все вокруг на многие километры заросло кустарником. И от этого вида что-то отзывается внутри, слабо, но настойчиво вытягивает на поверхность воспоминания.

Мато косится на меня:

– Ты не обязана мне что-то рассказывать, если не готова, но я буду рядом, если тебе захочется высказаться.

Я закрываю глаза, и с губ срывается судорожный вздох.

– Я вспомнила… вспомнила, что вы с Цзюнь Бэй были вместе.

Его руки сжимают руль, но взгляд не отрывается от дороги.

– Значит, мне не показалось, что ты посмотрела на меня по-другому. Ты много вспомнила?

– Не очень, – признаюсь я. – Отдельные отрывки. Почему ты мне ничего не сказал?

Он расслабляет руки и распрямляет пальцы.

– Лаклан же навязал тебе фальшивые воспоминания? И у меня тоже есть такие воспоминания о детстве. Это насилие. Твой собственный мозг сам создает их, когда ты теряешь часть своего прошлого. Вам рассказывают отдельные куски того, что звучит правдоподобно, а разум добавляет детали. Когда-то Цзюнь Бэй заставила меня пообещать, что я никогда не стану так поступать с ней. Поэтому я надеялся, что ты сама все вспомнишь. Я не жду, что к тебе вернутся все воспоминания, ты поймешь и почувствуешь то же, что и она, но всегда верил, что мы снова найдем друг друга.

Что-то в его интонациях заставляет меня нервничать. Я еще не разобралась, как отношусь к Мато… это не влечение, но между нами определенно что-то происходит. Их с Цзюнь Бэй точно связывало что-то большее, чем поцелуй… и что-то более серьезное. Я знаю, что они кодировали вместе, и это сильно объединяет. Нет ничего лучше чувства, когда два разума сливаются в единой гармонии… когда два человека решают проблемы вместе, словно единое целое, и по-настоящему открываются друг другу. Именно поэтому я не могла забыть Дакса целых два года после того, как его забрали солдаты «Картакса», и именно поэтому Мато не может забыть Цзюнь Бэй.

Но я не она и не помню всего этого.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– Сейчас увидишь, мы почти приехали, – говорит он.

Джип катится по грунтовой дороге. На горизонте возвышаются горы, и от этого вида что-то всплывает в памяти. Океан, запертый в моем сознании, вновь накрывает шторм, а стена дрожит от удара волн, когда мы съезжаем с холма, а вдалеке появляется стальная крыша.

Внутри тут же что-то вспыхивает, словно пламя на запале. Мато смотрит на крышу, а на его лице застыла легкая улыбка. Камешки хрустят под колесами, пока мы катимся по грунтовой дороге. Но когда становятся видны очертания дома, у меня перехватывает дыхание.

Мне знакомо это место. Эта долина, эти горы, эта пустыня. Знакома каменистая дорога и изгиб стальной крыши. Солнечный свет отражается в окнах, словно в зеркалах, отчего кажется, что дом объят пламенем, и от этого в голове начинают мерцать воспоминания.

Здесь меня изменил Лаклан. Мы искали его лабораторию в Энтропии, искали окно с видом на эти горы, а оно все это время было здесь.

Мы искали не в том месте.

Неожиданно мне в голову приходит пугающая мысль, и я поворачиваюсь к Мато:

– Лаклан здесь?

– Нет, – говорит он, подъезжая к дому. – Не переживай. Здесь никого нет.

Сердце колотится в груди, когда мы останавливаемся. Это не дом, а скорее особняк. Лепнина, сталь и стекло образуют геодезический купол, под которым виднеется даже заросшая оранжерея. Вокруг крыльца все заросло травой с фиолетовыми прожилками, а вдоль дороги высажены ряды разноцветных кактусов. Это место прекрасно. Необузданное и эксцентричное. Кажется, будто этот дом, свернувшийся в кольцо посреди пустыни, словно ящерица на камне, построил Эшер