Этот сладкий голос сирены - [12]

Обычно Валентин Петрович вставал рано, но в квартире оставаться не любил. Часа полтора-два перед работой проводил на воздуху, гулял по парку или просто бродил по улицам. Ему было хорошо за пятьдесят, но на ногу был еще легок, потом так легче думалось. Он не был кабинетным человеком, в четырех стенах скорее испытывал дискомфорт.

История с коровами была давно забыта и сдана в архив, да мало ли дури происходит на свете. Но Валентину Петровичу было до сих пор неприятно об этом вспоминать.

С котлетами Валентин Петрович расправился быстро, с аппетитом новобранца. Выпил пол литровую кружку кофе, оделся и бесшумно выскользнул на улицу. Жизнь началась. Ночная свежесть еще чувствовалась в воздухе, но не смотря на элитный дом и двор, пошли и другие запахи – гари, бензина, выхлопных газов, краски, сырой глины, извести, горелой бумаги, пекущегося в ближайшей пекарне хлеба, а потом уже, к краю двора – пива, мочи, кошек и просто чего-то скисшего. Несколько остановок до озера он прошел пешком, обошел вокруг озера, встретив только нескольких фанатично настроенных бегунов, и самым длинным, кружным путем отправился на работу. Вот тут-то его и встретил, этого человека. Вернее, не встретил, а нагнал.

Тот шел, чуть заплетаясь ногами, в мятом пальто, сползающих брюках и совершенно сношенных и разбитых зимних сапогах с отваливающейся подошвой. Из-под старой зимней шапки клочковато торчали свалявшиеся на затылке седые волосы. Резко, как выстрел, шибанул запах, такой концентрированности и силы, что у Валентина Петровича на секунду даже перехватило дыхание. Он обогнал прохожего и без любопытства, скорее по привычке, мельком глянул в лицо. И… остановился. С таким изумлением, что остановился и прохожий, сдавленно спросив:

-Чего?.. вам…

Перед Валентином Петровичем стоял, словно и не прошло тридцати с хвостиком лет, его бывший командир Тибайдуллин, точь в точь, один к одному, разве что очень опущенный. Тот самый Тибайдуллин, у которого юный Валентин Петрович два года был денщиком и жил в маленькой комнате денщика за кухней, а жена его – рослая, сильная, красавица-казачка – гоняла его и в хвост и в гриву (и все хохотала, все хохотала и орешки щелкала) и только за новогодней елкой отправлялась сама. А сын, тогда маленький мальчик, копия отца, прибегал к нему, в комнату денщика, прятаться когда нашалит, да и вообще любил прибегать и смотреть с любопытством, когда тот что-то делал. Тот самый Тибайдуллин, который как-то ему сказал: «Валентин, глаз у тебя зоркий, голова варит, карабкайся, плечо подставлю, сам такой был» и помог поступить в престижное военное училище. Да и потом, когда требовалось то там, то там за него словечко вставлял. Самое нужное в тот момент словечко. Хороший был мужик, что говорить! Давно это было, так давно, в какой-то другой жизни, как будто и не с ним, как будто и не было. Да нет, было, было…Жена,- красавица, рослая, сильная, чернобровая – рано умерла. Никогда не болела, а тут слегла в эпидемию гриппа, да так и не встала. Это слышал. Сам старик Тибайдуллин тоже умер, не так давно, как жена, но тоже давно. Если бы Валентин Петрович не был на похоронах, сам не стоял у гроба, ни за что бы не поверил, что перед ним не Тибайдуллин, такое фантастическое было сходство. Превозмогая брезгливость и даже легкую тошноту, которые вызывал едкий запах, шедший от прохожего, Валентин Петрович придвинулся ближе и доверительно спросил:

- Костя Тибайдуллин?

Прохожий от неожиданности даже как-то шарахнулся в строну. Уж он-то ни за что бы не признал в большом, внушительном мужчине тоненького безусого солдатика, когда-то обитавшего в коморке денщика.

- Не бойтесь меня, - сказал Валентин Петрович. – Я знал вашего отца и многим ему обязан. Я помню вас ребенком.

Тибайдуллин посмотрел на него кротко и тускло и даже дотронулся рукой в рваной кожаной перчатке до его руки, чуть пониже локтя, дотронулся почти что неощутимо, как призрак, и тихо сказал:

- Купите мне, пожалуйста, кофе…

- Какого? – спросил Валентин Петрович. – Черного или с молоком?

- Горячего, - сказал Тибайдуллин.

Ведомство Валентина Петровича располагало большими возможностями и он без труда поместил Тибайдуллина в небольшую квартирку-гостиницу для средней важности лиц. В квартирке было две комнаты и небольшая кухня с набором самых необходимых продуктов. Деньги на одежду дал свои личные и попросил помошника этим заняться. Конечно, грех неблагодарности был Валентину Петровичу чужд, но не только из-за этого он проявил такую заботу о Тибайдуллине-младшем…

Уже взглянув ему в лицо и «узнав», Валентин Петрович почувствовал легкий такой толчок, быстрый укол в том неопределенном месте, где у него располагалась интуиция, потом это ощущение только усилилось, и еще больше оно усилилось, когда Тибайдуллин застенчиво, робея, пил горячий кофе в булочной и заплетающимся от расслабленности языком пытался ему что-то рассказывать… На что Валентин Петрович сказал только:

- Потом, после…Об этом после.

Он выждал два дня и на второй, к вечеру, отправился к Тибайдуллину. Он коротко, тактично позвонил, а потом открыл дверь своим ключом. Тибайдуллин, чистенький, резко помолодевший сидел в кресле у телевизора. У помошника Валентина Петровича был, видимо, совершенно катастрофический вкус, вернее, его катастрофическое отсутствие – Тибайдуллин был в брюках цвета морской волны и свитере с диким, ярким рисунком, своим вульгарным оптимизмом особенно подчеркивающим ту экзистенциальную печаль, которая была разлита по гладко выбритому его лицу.