«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944 - [24]

А в IX форте арестованных ожидала та же чудовищная процедура, что и евреев в провинции: тысячи три расстреляли из пулеметов и закопали во рву. Одежду отвезли в грузовике на дезинфекцию. И снова одни должны были смотреть, как погибают другие, и не могли помочь ни своим близким, ни самим себе, бежать было некуда, сопротивляться невозможно. Паника и отчаяние. Йордан, руководивший операцией, обещал, что уж это точно последняя, что больше экзекуций не будет. Гибнущие люди цеплялись за его слова, в глубине души уже ничему не веря.

2 октября Йордан со свитой снова появился в совете старейшин. Прошелся по разного рода социальным учреждениям в малом гетто, особенно пристально оглядел больницу и велел копать рвы.

В ночь на 4 октября опять стали палить чаще и громче обычного, узники снова приготовились к худшему. Когда с аэродрома вернулась ночная смена, проживавшая в малом гетто, виадук между малым и большим гетто оказался заперт. Малое гетто окружено было по периметру пулеметами и переполнено военными. Выгнали из дома всех жителей, отобрали еще работоспособных, остальных поволокли к IX форту, в том числе всех обитателей сиротского дома — и детей (человек 150), и учителей, и прочий персонал. Куда и зачем их уводят, было ясно без слов. Дети плакали и отказывались идти. Взрослые пытались даже спастись бегством. Их колотили прикладами и резиновыми дубинками, отчего многие гибли на месте.

В полдень больницу облили горючим и запалили с нескольких концов. Врачи бросились было выносить больных на носилках, им не дали. Огонь быстро побежал по зданию, вся больница сгорела вместе с пациентами. Двух сестер и врача (доктора Давидовича) застрелили во дворе, когда они пытались спасти хоть кого-нибудь из пылающего лазарета. 45 пациентов инфекционного блока сгорели заживо. Командовал операцией штурмбаннфюрер Торнбаум. Комиссар Крамер явился под занавес этого дьявольского представления и заявил: пришлось, понимаете ли, спалить лазарет по «гигиеническим соображениям», а то проказа, вы же понимаете. Никаких прокаженных, конечно, в инфекционном блоке не было. Там лежали со скарлатиной, дифтерией, в тифу, с туберкулезом. Вместе с больницей сгорело бесценное медицинское оборудование, рентгеновский аппарат, десять электрокардиографов.

С того конца виадука, из большого гетто, пытались прорваться через кордон, чтобы помочь. Их отшвырнули назад и пригрозили отвезти в IX форт. С той стороны улицы Панериу было видно, как часовые, немцы и литовцы, с побоями гонят в гору группу обреченных на смерть, тысячи две человек. И эти, вернувшиеся со стройки, узнавали в толпе идущих на расстрел своих детей, жен, родителей. Преступники тогда вволю поиздевались над их отчаянием.

Тем, кого из малого гетто пока что еще попридержали для подневольного непосильного труда, велено было перебраться в Большое гетто и ничего с собой не брать. Дома по ту сторону улицы Панериу стояли пустые. Партизаны и немецкие солдаты тащили все, что понравится. Жители соседнего квартала вслед за ними протиснулись через колючую проволоку и пошли грабить. Спустя два дня разрешили бывшим жителям малого гетто вернуться и забрать оставшееся добро, сколько унесут. Среди них были и наши друзья. Эдвин как санитар лично пережил пожар в больнице. Лида забрала из разоренного жилища, что еще уцелело. Гайсты поселились в большом гетто у Лидиного брата.

Евреи начинали порой роптать: как же это — обещали никаких больше акций, а сами! Йордан отвечал всякий раз, что это была «экстренная мера» и уж теперь-то, поверьте, самая последняя. Оставшимся в живых опасаться больше нечего, если они, конечно, хорошо себя будут вести. И снова отчаявшиеся люди цеплялись за его бесстыжее вранье, потому что ни на какое иное спасение надежды больше не было.

Скоро изощренные умы немецких господ придумали новый предлог для очередной бойни: в гетто, близ ворот прозвучал выстрел. Тут же оговорили молодого человека, который, якобы, покушался на жизнь коменданта гетто Козловски. Квартал тут же оцепили и в IX форте вместе с мнимым виновником расстреляли еще человек тысячу за соучастие[46].

В гетто каждый день готовились к смерти. Стояла промозглая, холодная осень. 26 октября Йордан вызвал совет старейшин на переговоры, после чего в гетто появилось объявление: 28 октября в шесть утра все жители без исключения должны собраться на площади. Пусть позаботятся о теплой одежде и продовольствии на целый день. Операция готовится исключительно мирная, бояться нечего.

Стали тайком перешептываться, что нетрудоспособных, может, собираются переселить в Малое гетто. После того, как сожгли больницу, квартал стоял пустой. Наверное, в малом гетто будут выдавать карточки на меньший паек, чем в большом, где останутся работающие.

Гетто кишело солдатами. Никому не позволили остаться дома, больных расстреляли на месте. Ровно в шесть утра ни в домах, ни на улицах не осталось ни одной живой души. На пустой, голой площади собрали 28 000 человек. За порядком следила еврейская полиция с опознавательными повязками на рукавах.

Построили узников в колонны, одну подле другой, лицом на северо-запад. В первой — совет старейшин с семьями, во второй — полиция, потом — администрация и служащие, наконец, следом — рабочие бригады, каждый на своем месте, каждый с семьей. Так они два часа мерзли в то пасмурное, холодное утро, пока в восемь не заявилась немецкая комиссия: Йордан, уполномоченный по гражданским вопросам еврейского населения Каунаса, Торнбаум, Штютц, Раука, гестаповец, другие немцы, один литовский офицер авиации. Расселись, и колоннам было приказано пройти перед ними по площади.