«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944 - [13]
Люблю вас несказанно.
Мари.
А еще она написала, как добилась, чтобы ее допросили, как ее отвели в отделение гестапо. Там перед ней выложили фотографии тех, кого подозревают в коммунистическом заговоре. Мари заверила, что никого из них не знает, что за один единственный год советской власти она не успела заинтересоваться политикой, что она работала, посещала вечернюю школу и сдавала выпускные экзамены. Как комсомолка она раз в неделю по вечерам занималась с детской группой: учила их мастерить, петь, читать, ставила пьески. Шпионкой она никогда не была. Тюремщица сообщила Виктору, что Мари вернулась с допроса подавленная: ей не верят, она это чувствует, слова ее не воспринимают всерьез, считают ее лгуньей и притворщицей.
Я в отчаянии бросилась искать человека, который мог бы подтвердить ее слова и рассеять недоразумение. Я обошла множество немцев и литовцев, которые состояли в хороших отношениях с немецкой полицией, но никто не пожелал вмешаться и рискнуть ей помочь.
Тут слышу: вернулся адвокат Баумгертель — когда-то он жил в Каунасе — и теперь служит в гражданской администрации генерального комиссариата города. Он, я помню, человек был неплохой, добрый, но страшный антисемит. Не пойти ли к нему? Он теперь национал-социалист, член партии, чиновник Третьего рейха, как-то он теперь себя поведет со мной?
При входе в здание администрации у меня потребовали паспорт, а заодно спросили, зачем мне понадобился Баумгертель, выдали талон с точным временем приема, после чего вооруженная охрана сопроводила меня до его приемной. Я долго пыталась унять сердцебиение, прежде чем постучала. Адвокат вскочил мне навстречу, приветствовал меня очень сердечно, участливо выслушал меня и обещал лично пойти в гестапо и заявить, что знает наше семейство уже давно, и всякое обвинение в политических заговорах абсурдно. Он попросит закончить дело побыстрей, а наказание смягчить, как только можно.
Мы разговорились. Он весьма критически выражался о «национал-социалистском режиме». «Мы, старики, думаем одинаково, — объяснил он, — но ведь террор, вы же понимаете, и ни одна живая душа не смеет рот открыть. Все-таки мы немцы трусливый народец».
Последние его слова я потом часто вспоминала. Мы по-дружески попрощались, он велел мне зайти дня через два-три за новостями. Когда я сдавала свой талон охраннику на выходе, он недовольно заметил, что я задержалась почти на целый час.
Домой я вернулась уже с другим настроением, с новой надеждой: нашу девочку выпустят из тюрьмы, мы втроем станем еще ближе, еще роднее друг другу, а взаимная любовь поможет нам вынести тоску по нашему пропавшему отцу. Я едва дождалась Гретхен, чтобы скорее порадовать и ее добрыми вестями.
Моя младшенькая между тем устроилась в бюро переводов. В школу она больше ходить не будет, заявила она, а денежки нужны — и в хозяйстве, и о сестре позаботиться. Гретхен очень изменилась за последнее время — из ребячливого подростка едва-едва пятнадцати лет превратилась в серьезного, делового человека, в соратника.
Выглядела она, правда, еще моложе своих лет, так что всерьез от нее на службе никто ничего не ожидал, и приняли ее пока только на испытательный срок. Но она быстро втянулась в работу, по вечерам училась печатать на машинке, и поскольку как немецкий, так и литовский она знала одинаково превосходно, скоро стала лучшей сотрудницей.
Спустя три дня я снова оказалась на пропускном пункте в генеральный комиссариат города. У входа столкнулась с бароном фон Гроттусом, в коричневой униформе со свастикой. Не поздоровался. Баумгертель принял меня совершенно по-иному: торопился, нервничал, раздражался.
«Я уж испугался, что вас арестовали, вы же вчера не пришли. Я тут навел справки через посредников, вы в черном списке. Вашей дочери, к сожалению, совершенно ничем сейчас помочь невозможно. Вы сами теперь в большой опасности. Мой вам совет: берите младшую и бегите в Германию. Там вас искать не станут, у вас там родственники, вам помогут. Попробуйте нелегально, с почтовым фургоном, пересечь границу. Или пешком, как крестьянка. Вот вам денег на дорогу. Предупреждаю вас — бегите из Каунаса, немедленно!»
Он всучил мне восемьдесят рейхсмарок и выпроводил за дверь. Я поняла, что ему опасно разговаривать со мной дольше. Медленно спустилась по лестнице. Дежурный на пропускном пункте на этот раз не имел оснований придраться к моему слишком долгому визиту.
Значит, меня уже ищут. У входа остановился автомобиль. Человек в униформе выскочил из него и подбежал ко мне. Ну, все, сейчас арестует. «Вы понимаете немецкий? Скажите, как мне пройти в военную комендатуру?»
